В книге, посвященной истории 260-й стрелковой дивизии (первого формирования), которую напечатала на своих страницах газета «Кимры сегодня», есть совсем маленький фрагмент из воспоминаний бойца этой дивизии Николая Константиновича Лаптева. При создании книги мы имели только этот кусочек текста в своем распоряжении. В начале 2020 года в Кимрский музей позвонил его сын Сергей Николаевич Лаптев, проживающий в Удмуртии. Сообщил, что отец написал воспоминания об этих событиях и своей военной судьбе, и он может их прислать нам. Вскоре мы получили материал, который сейчас имеем возможность представить для всех. В.П. Покудин, директор Кимрского краеведческого музея
Лаптев Николай Константинович родился 10.07.1923, д. Ап-Эштебенево Яльчикского района Чувашской АССР. В мае 1941 года окончил фельдшерское училище г. Алатырь (Чувашская АССР). Призван в ряды РККА в июне 1941 года в 260-ю СД (первого формирования). Красноармеец-санинструктор. С 15.10.1941 – попал в плен под с. Жирятино. Лагерь военнопленных в Брянске. Побег в августе 1943 года. Участие в боевых операциях в составе Брянской краснознаменной СД. В феврале 1944 года контужен, плен, лагерь военнопленных в Бобруйске. Побег, партизанский отряд им. Чапаева Полесского партизанского соединения (Белоруссия). Запасной 38-й стрелковый полк, г. Кирс. После войны четыре года сверхсрочной службы в железнодорожных войсках (восстановление мостов).
После демобилизации
1949-1951 – фельдшер с. Юва Красноуфимского района Свердловской обл. 1951-1957 – медицинский институт, Свердловск. 1957-1962 – врач курорта Курьи Свердловской обл. 1962-1997 – врач г. Сарапул (Удмуртия). Врач высшей категории, трудовой стаж 41 год (1947-1988). Умер 12.07.1997.
Что я знаю о 260-й стрелковой дивизии, которая формировалась в г. Кимры в 1941 году, в июле месяце? Мало что осталось в памяти о тех далеких событиях (пятилетней давности), в которых я участвовал и был очевидцем. Не помню ни одной фамилии офицеров и солдат. Забыл и название населенных пунктов, в которых я был.
Начну с начала, т.е. с момента объявления войны. Когда объявили войну, я сдавал выпускные экзамены. Мы не думали, что нам придется участвовать в этой бойне. Думали – все это так же быстро пройдет, как финская кампания или события на озере Хасане.
В конце июня всех выпускников фельдшерской школы г. Цивильска Чувашской АССР отпустили по домам. Мы учились вместе с двоюродным братом Петром, приехали домой – и сразу приступили к работе в колхозе на вспомогательных работах. Потом участвовали, по призыву военкомата, в военных играх всего района и всех мужчин, которые жили в нашем районе Яльчики Чувашской АССР. 21 июля мы с братом пошли в райздрав, чтобы получить направление на работу в лечебные учреждения. Направление получили, а дома нас ждала повестка из военкомата, чтобы мы явились на сборный пункт для отправки в армию.
Наш возраст еще не мобилизовали, но нас как выпускников фельдшерской школы призвали. Призвали из района четырех человек, но одного забраковали как сына кулака или подкулачника. Один из троих (мой двоюродный брат) не вернулся. А мы вдвоем прошли через пекло войны и вернулись домой. Я физически, можно сказать, не пострадал, а Федор Князев пришел с войны инвалидом второй группы.
Всех выпускников фельдшерской школы Чувашии собрали, погрузили нас в пассажирские вагоны. Это было 23.07.41. Со станции Канаш до Москвы добирались больше двух суток. Сейчас-то это расстояние проходят около восьми часов. Навстречу нам ехали поезда на восток – эвакуировались заводы и население. Эвакуированные из Прибалтики в нашей деревне появились в середине июля.
На Казанский вокзал столицы прибыли вечером 25-26 июля. В пути нам говорили, что Москву бомбят, эвакуированные нам показывали осколки снарядов и бомб.
С Казанского вокзала нас повели на площадь Восстания, в институт усовершенствования врачей. Расположились у парадного подъезда, между колоннами, со своими котомками, там и ночевали. Потом нас разместили в Ногинском общежитии института. В Москве продукты продавались свободно. Мы накупили всяких восточных сладостей, это было для нас сверхблаженство.
С нами ежедневно занимались по военно-санитарной подготовке. Преподавали, по-видимому, бывшие сотрудники института. Все они были в военной форме, в звании от капитана до полковника.
На Москву были еженощные налеты немецкой авиации. Поэтому на крыше выставлялись дежурные, чтобы сбросить зажигательные бомбы с крыши. Но, к счастью, на наше общежитие такая бомба не упала и других бомб мы тоже избежали. Те, кто был свободен от дежурства, находились в подвальном помещении. С вечера над всей Москвой на разной высоте выпускались большие аэростаты. Это, кажется, называлось «воздушное ограждение».
Каждый день в институт приезжали «покупатели» из разных частей и увозили в формирующиеся воинские части. Меня «купили» где-то числа 1-го августа.
Нас было 5-6 человек. Сели в поезд на Савеловском вокзале во второй половине дня, доехали до Савелова-Кимр. Ночь провели на вокзале, а утром распределили нас по полкам.
На пароме перебрались на другую сторону Волги, в какой-то большой сосновый лес. Там меня определили в стрелковую роту. Накормили гречневой кашей, хорошим супом с порядочным куском мяса.
Утром обратно через Волгу на пароме переехали и стали грузиться в товарные вагоны. Я был в вагоне, где располагался штаб роты. Здесь же находились писарь, старшина роты, командир роты и один из взводов. Солдаты были малообученные, в возрасте 35-50 лет, оторванные от мирного труда. Многие из них были работниками обувной фабрики города Кимры. Мы в шутку говорили, что это «дивизия сапожников».
Ехали мы через Москву, через кольцевую дорогу. Нас не бомбили. Чем занимались в дороге? Только разговорами. Мужики говорили, что нас таких на фронт не возьмут и повезут в Закавказье, на границу с Персией, там тоже был какой-то конфликт с Персией.
Ночью 3 августа остановился поезд между Брянском I и Брянском II, по тревоге стали разгружаться. У меня было четыре санитара, тоже разгрузились со своим имуществом. Все это делалось как-то неумело и не особенно организованно.
Расположились в сосновом лесу около небольшой лесной речки. День был теплым, солнечным, веяло тишиной и мирной жизнью. Покупались хорошо, отдохнули. А рано утром пошли по центру города Брянска. Население по всей дороге провожало нас, стояли в основном женщины и дети. Одна старушка остановила меня, вручила пару вареных яиц и сказала: «Милый мальчик, неужели и тебя взяли на войну? Может, ты добровольцем пошел?» Я ей ответил: «Нет, бабушка, я вполне созрел для армии, несмотря что я такой маленький и худенький». Она меня перекрестила и пожелала, чтобы я жив остался. Ее слова, как видите, потом сбылись.
Двинулись мы по Варшавскому шоссе в направлении Рославля. Сколько прошли, не знаю, потом с шоссе свернули налево. Устали до невозможности. Был один заболевший солдат. Я обратился к командиру роты, чтобы его подвезли на повозке. Но он сказал: «У меня нет лишней повозки и лошадей, чтобы вести кого-то. Мои повозки везут боеприпасы». И представьте себе, солдат на вторые сутки поправился.
Остановились в каком-то населенном пункте, в барском фруктовом саду, и был там старый, ветхий барский дом с деревянными колоннами и деревянной крышей. Ночью нас с самолета обстреляли и сбросили несколько бомб. Но жертв и материального ущерба не было. Я так устал, что всего этого даже не слышал. Проснулся от того, что писарь (пожилой и горбатый мужчина) стоял на четвереньках надо мной и что-то бормотал.
В тот же день мы перебрались в какую-то деревню. По ее окраине, по небольшой речке, проходил танковый ров.
Рота расположилась в деревне. Один из взводов был выдвинут за танковый ров в так называемое «боевое охранение». А за лесом в том направлении была станция Клетня. И мы туда в составе всей роты ходили в так называемую «разведку боем». Но узнав, что в Клетне находятся немцы, вернулись на старое место и расположились в той же деревне, с боевым охранением. Потом немцы стали навещать нас в виде разведки и с миноментным обстрелом.
Где-то 28-30 августа меня как санинструктора и нескольких солдат из роты перевели во вновь формировавшийся заградотряд из личного состава дивизии. Заградотряд этот находился при штабе дивизии на окраине леса населенного пункта села Жирятино.
Полк, в котором я служил, видимо, все же был 1028-й, а не 1026-й. В заградотряде нас было около 200 человек. Командир отряда в звании капитана, родом из Казани – татарин.
1-2 октября отряд был поднят по боевой тревоге, и выдвинулись мы за деревню Жирятино в западном направлении по какому-то глубокому оврагу. И там я впервые увидел командира дивизии и, скорее всего, начальника штаба, в воинском звании полковников – шпалы в петлицах.
На горизонте были видны движения немцев на правом фланге, они как бы охватывали нас. Мы заняли оборону в Жирятино по речке Судость. Немец в нашу сторону активности не проявлял. Были небольшие обстрелы из минометов. Что делалось на флангах, нам было не известно. Да солдат мало что знал. Знал, что перед ним немцы – враг, а что делалось на флангах, знать ему было не положено. Вооружены мы были винтовками образца 1898 года, карабинами и станковыми пулеметами – и то небогато, бутылками 0,5 л с зажигательной жидкостью, ротными минометами и одной десятизарядной винтовкой на взвод или отделение, которые себя не оправдали, как и ротные минометы. А автомат ППД видел только у адъютанта полка, который ездил на хорошем коне и автоматом за спиной.
При обороне Жирятино в нашем отряде смертельных случаев, кажется, не было, только несколько ранений средней тяжести.
13 октября вечером мы оставили Жирятино и стали отходить на восток. Солдаты говорили: постольку поскольку нашу дивизию потрепали, идем на пополнение. Мы даже не знали, что находимся в окружении. Ночевали в каком-то населенном пункте. Утром были на ст. Выгоничи. Войска отступали большими колоннами, и мы влились в эту колонну по направлению на восток.
Как выяснилось, несколько командиров отряда не стало с момента отхода, затем в течение двух суток сменилось их много. К вечеру остановились в каком-то лесу, наш отряд окопался на опушке поляны. Где-то недалеко было несколько залпов «Катюши». Потом артогнем, минометным огнем и бомбежкой стреляли немцы по нашим частям. Ночью мы не спали и не принимали пищу двое суток. Когда рассвело, немцы из леса в нашу сторону стали стрелять из автоматического оружия.
Обстановка была неясная. С вечера ушел командир отряда выяснять обстановку, потом его заместитель, потом стали выяснять командиры взводов. И солдаты стали разбредаться по лесу. Я с двумя раненными в руку пошел искать санроту или санбат. Были голодными, наткнулись на машину с продуктами, которую солдаты разоряли. Интендант в звании лейтенанта угрожал расстрелом, но его никто не слушал. Нам достался целый ящик комбижира, даже при нашем голоде его много не съешь. Пошли дальше, увидели две машины «Катюш», которые были взорваны. Видели убитых солдат и гражданских. Потом посчастливилось наткнуться на полевую кухню, которая была перевернута. В котле оставалось несколько кусков свиного мяса. Мы с удовольствием поели, можно сказать, досыта.
Поблизости был блиндаж, в котором, по-видимому, находились повара, но их не было. Блиндаж был устлан мехом овчины. Мы там уснули, а проснулись от команды «Рус, ауфштейн». И оказались 15 октября в плену.
Погода испортилась, пошли дожди, пролетал снег. Мы двое суток или больше шли по бездорожью. Ночевали в церквях, спали сидя или стоя, из-за большой тесноты. Как оказались в Жиздрах, обходя Брянск, не представляю. В Жиздрах находились в бывших воинских казармах. На дорогу дали нам по полбуханки хлеба и повели в Брянск. В дороге конвоиры расстреливали при малейшей попытке к бегству и тех, кто не мог передвигаться. Так что по сторонам дороги лежали убитые. Ведь перед нами тоже были колонны военнопленных.
В Брянске-1, на территории, кажется, локомотивного завода, в их цехах и складах был организован лагерь военнопленных. Кормили нас, как последних скотов. Лагерь был огорожен в несколько рядов колючей проволокой, а по углам на вышках-будках установлена охрана с пулеметами.
Люди стали умирать от голода, холода и непосильного труда. Большинство военно-пленных были из Калининской области. Смертность больших размеров охватила ноябрь и декабрь.
В лагере был страшный голод и произвол немецких солдат. Военнопленного мог расстрелять, истязать каждый немецкий солдат. В лагере организовался лазарет военнопленных. Начальником лазарета назначили военнопленного врача (не помню фамилию), по национальности еврея, который мог изъясняться на немецком языке. По моему мнению, он был очень хорошим человеком, преданным советской Родине. Заместителем его по лечебной части был врач Бондаренко, который помог мне устроиться санитаром в лазарет. Тем самым спас мне жизнь.
В марте 1942 года немцы заподозрили, что в лазарете существует подпольная организация, способствующая побегу военно-пленных из лагеря. Весь медперсонал, начиная с врачей и санитаров, был выстроен на плацу лагеря, и высечен розгами каждый пятый врач и каждый десятый фельдшер и санитар (в том числе и я) за сокрытие вывоза военнопленных из лагеря на кладбище с умершими.
В декабре 1941-го – январе 1942-го к нам в лазарет водили под конвоем нашего советского генерал-майора на перевязку (он был ранен в руку осколком, фамилию не помню). Но он всегда при первой возможности вселял в нас надежду на нашу победу. Как сложилась судьба этого генерала – не знаю, но очень хотелось бы, чтобы он был жив. Ведь в конце 1941 года немцы много шумели, да и газета «Речь», издававшаяся в Брянске, говорила, что Москва взята немецкими войсками. Всех советских военнопленных запугивали, что нас на Родине ждут долгосрочные заключения или смерть, т.е. расстрел.
Где-то в апреле (в начале) заболел я сыпным тифом и попал в тифозное отделение. Персонал был полностью из военнопленных врачей и девушек-медсестер. Немцы в это отделение не показывались. Многие умирали, но я остался жив. По-видимому, за счет молодости (18 лет).
Сестрички были там настоящие сестрички, которые своим теплым, сердечным отношением и уходом помогали выжить и вылечиться от такого тяжелого недуга, как сыпной тиф. Надо сказать, в лагере военнопленных были в основном преданные своей Родине, своему народу люди, которые оказались по ряду причин в числе несчастных узников. Полицаями там служили люди неустойчивые или же ранее бывшие врагами советской власти.
После выхода из сыпнотифозного барака меня отправили в небольшой лагерь военнопленных из Брянска-1 на Брянск-2, где я был санинструктором или, как меня звали, «врач».
В лагере было около 200 человек. По болезни людей приходилось освобождать от работы, иногда и без болезни, за что мне попадало в виде подзатыльников или угрозы расстрела.
В 1943 году с остальными военнопленными меня направляли на всевозможные работы. Рыли бункеры, отгружали грузы с вагонов. И в августе мы со Степановым Михаилом бежали из плена. Помогали нам в этом братья Морозовы со станции Снежетьская и их отец. В сентябре, после освобождения Брянска, некоторое время были в запасном полку и затем в виде пополнения прибыли в Рославль, в Краснознаменную Брянскую дивизию. Всех нас, молодых, отобрали в роту автоматчиков и роту ПТР в один из полков этой дивизии (номер полка не помню).
В роте автоматчиков был я рядовым и исполнял функцию санинструктора. Я был многим обязан Степанову Михаилу, с которым мы бежали из плена. Он на два года старше меня, сильный физически и духовно сильный человек, во многом помогал и опекал меня. Но в одном из боевых заданий был тяжело ранен, и я лишился такого товарища, о котором до сих пор ничего не знаю. Родом из Калининской области, населенный пункт как будто Великооктябрьск.
В роте автоматчиков народ в основном был в возрасте 20-22 года. Веселые, жизнерадостные, умели шутить, петь и плясать. Запомнились мне тогдашние две частушки:
Фриц стоял у шалаша,
Притаившись ель дыша.
Как увидел ППШ,
Так из Фрица вон душа.
Припев:
Вот штука, это штука.
Это, брат, штуковина.
Эта штука всему миру
Будет не диковина.
Захотели фрицы кушать,
Стали кухню окружать,
Налетели самолеты –
Стали фрицев угощать.
Припев.
Любили исполнять перед боевым заданием песню: «Вьется в тесной печурке огонь, на поленьях смола, как слеза». Она отражала наше настроение, наши чувства, наше положение в тот момент. Когда один из взводов шел на боевое задание, брали меня с собой как санинструктора. После выполнения задания шел другой взвод, брали меня вновь с собой.
В феврале, где-то в середине, наша рота автоматчиков прикрывала саперов, которые делали проход в проволочном и минном заграждениях, а потом в этот проход прошли пехота и мы, автоматчики, и взяли немецкий укрепленный пункт. За что в числе других я получил медаль «За отвагу» за №794641.
24 февраля 1944 года нас, оставшихся от полка людей, в составе двух рот заслали в тыл врага блокировать дорогу, которая снабжала боеприпасами передовую немцев. Дорогу эту нам удалось блокировать в течение 5-6 часов. Немцы подбросили большие подкрепления и нас выбили. Часть укрылась в лесу, другие погибли или были ранены и пленены, в том числе и я.
На вторые сутки я оказался в числе контуженых и раненых в лазарете военнопленных города Бобруйска. Через две недели мог ходить и работать в лазарете военнопленных. Через неделю нас, двух фельдшеров, увезли под конвоем в село Хоромцы, где располагался госпиталь выздоравливающих немцев. Среди местных жителей и эвакуированных граждан из полосы фронта свирепствовал сыпной тиф. Нам поручено было работать в этом очаге, чтобы не распространять заразу на другие населенные пункты (немцы очень боялись этой болезни).
Мы за короткое время познакомились с местными жителями, которые помогли нам связаться с партизанами и уйти к ним в лес. Мы по деревне Хоромцы могли ходить только днем, вечером при появлении на улице могли быть убиты любым патрулем.
Партизаны, которые нас приняли, были из отряда имени Чапаева Полесского партизанского соединения. Командиром отряда был местный председатель колхоза Пакуш, комиссар отряда Кузьмин (если память не изменяет), начальник штаба то ли Дуров, то ли Дубровский.
Ушло нас в партизаны два фельдшера. Был я в партизанах около двух месяцев (50 дней). За это время особых партизанских подвигов не было. Потому что перед моим приходом (в марте-апреле) была большая карательная операция на партизан, и они уходили на запад, а вернулись на старое место где-то в конце апреля.
Я с ними ходил только несколько раз на связь с подпольщиками, то есть в мои обязанности и товарищей со мной входило прикрывать тех, кого могли преследовать. Последнее задание было – связаться с наступающими частями Советской армии. Но это делал я с другими товарищами.
После соединения я попал в запасной 38-й стрелковый полк. Полк этот формировался в Можге. Здесь много было людей из Удмуртии.
После войны я еще четыре года прослужил в железнодорожных войсках, восстанавливали железнодорожные мосты, дороги.
На снимке: Николай Лаптев накануне призыва в 260-ю стрелковую дивизию, 1941 год.