Страницы книги М.В. Шокина «20-е годы ХХ века»
Продолжение.
Сезон окончился, перед коллективом со всей неприглядностью возник вопрос: «Что делать?». Наше театральное дело до сих пор держалось на одном энтузиазме молодости, фактически труд не оплачивался. Вознаграждением была возможность заниматься увлекательным делом, похожим на развлечение, и радость художественного созидания и самовыражения.
После окончания гражданской войны в стране произошли большие изменения. Начался период восстановительных работ. Предстоял титанический труд по налаживанию нормальной жизни народа в условиях мирного строительства. Была объявлена новая экономическая политика (НЭП).
Перед каждым советским человеком возникли вопросы, требовавшие принимать решение о дальнейшем существовании с учетом вновь создавшегося положения. Этими же вопросами было занято сознание всех участников студийной работы, с фатальной неизбежностью могли возникнуть центробежные силы, чреватые цепной реакцией распада нашего дела. Перед нажимом такой угрозы ничего не оставалось другого, как принять единственное разумное решение о самоликвидации, и такое решение было принято. Решили также напоследок организовать гастрольную поездку в губернский центр, в город Тверь – все свое театральное имущество на пароход погрузили, как у нас было принято, своими силами и отплыли по назначению. Ни пуха ни пера!
В Твери не было театра как такового, но помещение для театральных представлений было. Спектакли ставились любителями драматического искусства от случая к случаю, нерегулярно. В городской газете перед нашими гастролями была опубликована информация о том, что мы из себя представляем и «как дошли до жизни такой». Нам предстояло показать наш репертуар, состоявший из семи спектаклей, выступая ежедневно.
На первый спектакль было продано мало билетов – это была самая неприятная неожиданность для нас. Местные театралы объясняли это тем, что до нас в прошлом году состоялась точно такая же гастроль другого районного драматического коллектива, которого неумеренно расхвалили в газете как чудо из чудес, но на деле же оказалось, что это заурядное, любительское предприятие, не оправдавшее даже скромных надежд. Наши предшественники, таким образом, оказали нам «медвежью услугу». Делать было нечего, пустующий зрительный зал заполнили красноармейцы местного гарнизона: «пусть солдаты немножко поспят». Но мы не унывали, нам нечего было терять, «нам пожар не страшен».
Однако в ходе показа наших спектаклей постепенно интерес к нашим работам начал расти. Началось с того, что тверские театралы и особенно любители драматического искусства, участники любительских спектаклей распространяли разноречивые и диаметрально противоположные оценки наших спектаклей. Всеми было замечено, что в нашей творческой работе мы придерживаемся приемов сценической игры и оформления спектаклей, свойственных деятелям новейших веяний в театральном искусстве. Приверженцы традиционного театра дали резко отрицательную оценку нашей работе, казавшейся им не такой, какой она должна быть. Молодые театралы защищали нас, всячески расхваливая наш театр, и приветствовали наш модернизм. Создавшаяся ситуация работала на нас. Разгоревшийся шум вокруг нашего театра повышал интерес к нашим гастролям, посещаемость спектаклей росла, и на последний, прощальный спектакль «Коварство и любовь» в кассе не хватало билетов, чтобы удовлетворить всех желающих.
В Твери в то время жил еще до революции известный актер московского Малого театра Скрябин. Он жил в том же доме, где мы гастролировали. Споры о нашем театре стали известны ему и вызвали у него желание самому увидеть предмет спора. Но он был болен, и врачи запретили ему посещать зрелищные мероприятия. Его интерес к нашим гастролям настолько его охватил, что он добился разрешения у врачей и увидел наш спектакль «Женитьба» по Н.В. Гоголю. К нам поступила просьба от Скрябина, которая заключалась в том, что он желает поговорить с режиссером и художником театра о спектакле «Женитьба». Дубовиков и я отправились к нему на свидание. Разговаривая с нами, он интересовался, как возник наш театр-студия, выяснял подробности нашей работы и существования. Кроме того, он спросил: «А кто у вас играет слугу Подколесина?» Режиссер сказал: «Так вот он, сидит рядом», указывая на меня. «Почему вы играете его пьяным?» Я его не играл пьяным и потому не мог ответить на вопрос «почему».
Восхищаясь работой нашего театра, Скрябин говорил: «В настоящее время я переживаю период моей жизни, наполненный горьким разочарованием театром, но, встретившись с таким проявлением, как ваш театр-студия, я готов поменять свою позицию – ведь оказалось возможным существование такого чуда, каким является ваш театр. И это в таком небольшом городе, как Кимры! В Твери ничего похожего на такое дело нет».
Этот эпизод наших творческих гастролей знаменателен. Он является лучшей концовкой моих воспоминаний о театральном деле, начало которому положил Гавриил Николаевич Фролов. Оно просуществовало каких-то три года, но оставило неизгладимое впечатление у всех причастных к этому делу людей, которым судьба подарила встречу с таким радостным явлением, которое называется искусством театра.
Когда Гавриил Николаевич приезжал в Кимры с тем, чтобы увидеть еще раз свое детище и узнать его таким, каким оно стало без него. однажды, находясь в стенах созданного им театра-студии, подсел ко мне в тот момент, когда я гримировался перед выходом на сцену, сказал: «Знаете, я вам завидую!» – «В чем же?» – «А в том, что вы молоды, что вы увлечены интересным делом и имеете возможность заниматься творческой работой, и что у вас все впереди».
Тогда я не мог понять, насколько он был прав, а теперь мне яснее ясного, что ему я обязан, что в моей жизни возник интерес к делу, которое обогатило мое существование.
Встречи с ним у меня были и еще. В один из приездов в Москву я был у него на квартире. Разговаривая со мной, он достал из ящика письменного стола фотографию моей декорации к студийному спектаклю «Гимн Рождеству» и, показывая её мне, сказал: «Вот, храню. Мой брат работает декоратором в Большом театре, так он говорит, что вы способный человек. Эту фотографию я храню и берегу, как память о времени моей работы в кимрской студии».
И ещё меня всегда интересовал выдающийся режиссер В.Э. Мейерхольд и его театр. Я был в курсе всей его театральной деятельности, которая была предметом постоянного внимания со стороны всей театральной общественности страны ко всему тому, что входило в круг его парадоксальных экспериментов, направленных к обновлению сценического искусства. Каждая его новая работа была событием в театральной жизни того времени. Его реформаторская деятельность затрагивала все стороны театрального дела, и он находил пути, ведущие к коренной перестройке всего того, что в театре устоялось и мешало прогрессивному развитию сценического искусства, нуждавшегося в радикальной перестройке творческих принципов, лежавших в основе практической деятельности работников театра. Обладая неистощимой энергией и огромным талантом, Мейерхольд смело вторгался во владения театральной рутины и наносил разящие удары по всему тому, что являлось помехой прогрессу. Он привлекал внимание своим горячим и, несомненно, искренним стремлением служить революции, необыкновенным размахом творческой фантазии, всегда новыми находками и ярким чувством театральной формы. Он жадно прислушивался к голосу нового массового зрителя и даже стремился втянуть его не только в сопереживание о происходящем на сцене, но и в прямое открытое участие в театральном действии.
Я был и оставался свидетелем зачатия советского революционного театра, и мне необходимо было посещение театра, где формировались идеи «театрального Октября». Таким театром был театр имени Мейерхольда. Каждое посещение его спектаклей имело для меня большое познавательное значение. Аналитически исследуя особенности неожиданных формальных экспериментов Мейерхольда, я пытался разобраться что к чему. Из театра я всегда уходил с чувством полезно проделанной работы. Но вот впервые посчастливилось увидеть в этом театре премьеру спектакля «Лес» Островского. И впервые я оказался в положении восторженного зрителя.
На снимке: театр имени Всеволода Мейерхольда. Сцена из спектакля «Лес» (1924 год).