Неизвестный солдат о себе и других. Часть 1. Из глубины жизни народной. Продолжение
Почтово-телеграфный чиновник Ива-в, назначенный к нам в село и поселившийся с нами у бабушки Акулины, весной 1914 года принес на квартиру наган. Он говорил, что наган выдан ему в личное владение и пользование для самозащиты, т.к. ему теперь каждую ночь придется ходить «на пробу» и дежурить у телеграфного аппарата. С наганом обращаться он не умел; взвел курок и, не зная, как быть, принужден был выстрелить. Урядник должен был составить протокол, а начальник почтово-телеграфного отделения – особый акт о незаконном израсходовании казенного патрона. Урядник не верил утверждениям Ива-ва насчет необходимости носить оружие для охраны себя. Преследование чиновника прекратились, как только обнаружилось, что он имеет чин коллежского регистратора и что на него распространяется действие «административной гарантии».
Иначе говоря, что для предания его суду необходимо разрешение высшего начальства.
Нас всех, работавших рядом с Ива-вым, заинтересовало, помимо скандала с патроном, другое, более важное: почему телеграф оказался под усиленной охраной, а чиновники отделения стали дежурить каждую ночь и получили оружие? Мы искали ответ, а ответ мог быть только один: центральные власти принимают чрезвычайные меры, чтобы иметь возможность распространять свои приказы по телеграфу днем и ночью, круглые сутки, в любой час, моментально. И оружие чиновникам выдали, боясь, очевидно, захвата телеграфа какими-то «злоумышленниками». Дело шло или к революции, или к войне, а правильнее, к тому и другому. Война и революция надвигались стихийно и неотразимо.
Прочитали в газетах о приезде в Петербург, в гости к царю, президента Пуанкаре – президента Франции. Мужики отнеслись к приезду Пуанкаре с подозрением: «Этот волк на нашу псарню не зря забежал!» Помнили о походе Наполеона на Москву, пели в память изгнания французов «шумел, горел пожар московский…» не без прилива патриотических чувств в пьяном виде.
И вот наследник Наполеона, какой-то Пуанкаре, здесь, в России, а царь угодничает перед ним.
Кулаков думал, что Пуанкаре приехал подсчитать проценты по долгам Николая и взыскать их с России. Но после того, как побывал в Кимрах, сказал, что там говорят о возможности большой, мировой войны, а Пуанкаре приехал требовать у Николая обещания воевать на стороне французов, готовить армию для этого.
Слухи о войне и разговоры о ней становились обычными, повседневными. По рукам ходила книга какого-то немецкого генерала «Мировая война». Мы читали эту книгу, она казалась фантастическим романом, была интересна. Достал ее страховой агент у кого-то из помещиков, имевших связи в армии по службе.
О войне то и дело писали в газетах, она еще до начала как бы входила в жизнь народа, ее ждали все. До нас дошли, наконец, слухи о постановлениях конгрессов Интернационала, призывавших рабочих всех стран бороться против войны, бороться за всеобщий мир между народами; нам казалось, что Интернационал (мы переводили это слово: союз всех рабочих или союз рабочих всех стран) – нам казалось, что постановления Интернационала уже опоздали, что царское правительство и правительства других стран не обратили на это выступление Интернационала никакого внимания.
Числа 15 июля 1914 года (старый стиль) газеты сообщили, что король Сербии Петр, древний старик, дядя русскому царю Николаю, взывает о помощи и о защите от нападения огромной державы Габсбургов – Австро-Венгрии, от нападения столь же, как и Петр, древнего старика Франца-Иосифа, «белого императора», что племянник Франца Фердинанд убит в Сараеве каким-то студентом из Сербии.
Никто, ни один крестьянин наших деревень, не сочувствовал ни первому, ни второму, ни третьему. И ни о ком ничего не знали.
И сербы не вызывали того чувства, которое испытывали русские люди в 1877-78 годах к «братушкам», боровшимся против турецкой неволи во время русско-турецкой войны этих лет. Срам междоусобной балканской войны 1912 года, казалось, навеки похоронил эти добродушные порывы русского мужика и солдата.
17 июля из Корчевы приехал конный нарочный, привез красный пакет. В нем был приказ о мобилизации запасных.
В тот же день во всех деревнях на избах десятских появились объявления на темно-красной бумаге о явке запасных в трехдневный срок на сборные пункты для отправки в армию. Одновременно были закрыты все «казенки» и запрещена продажа вина и пива в кабаках и частных лавках. Последнее обстоятельство произвело, пожалуй, большее впечатление, чем сама мобилизация. Через три дня в селе Ильинском и во многих деревнях наступал «престольный» праздник с трехдневным поголовным пьянством крестьян почти всей волости: «Ильин день!»
Через день или два новый нарочный привез еще один пакет с приказом о мобилизации: призывались ратники ополчения I разряда десяти призывных возрастов. А к 20 июля мобилизация распространилась на всех мужчин, пригодных к строевой службе в войсках. Рядом с объявлениями о мобилизации людей появились объявления о мобилизации лошадей и повозок. 20 июля в газетах и особыми приложениями был напечатан манифест царя-самодержца российского о начале войны против Австро-Венгрии. И так далее.
Пришло в действие расписание 1910 года. Уже по размерам мобилизации запасные догадались, что война будет очень большой и очень продолжительной.
Разговоры их вращались вокруг одной тяжелой мысли. В такой войне живыми останутся только тяжелораненые, если будут подобраны и вылечены, и попавшие в плен «на законных основаниях».
Большинство запасных были мрачны, все дела побросали; находили где-то водки, но и пьяные оставались мрачными и злыми, песен не пели… Ратники, наоборот, с глупыми улыбками на пьяных лицах ходили по улицам «артелями», тянули дрянными голосами «последний нонешний денечек…». На действительную службу они призывались впервые, ранее проходили месячное обучение при воинском присутствии в Корчеве с «берданками», шагали в строю под команду «ундера»: «левой, правой, черт корявой!» и «сено-солома!» для неграмотных.
Из деревень Ильинского прихода запасные пошли на войну с опозданием на день: «отгуляли» праздник. Начальство сделало вид, что не заметило этого нарушения царского приказа.