Неизвестный солдат о себе и других. Часть 1. Из глубины жизни народной. Продолжение
Не желая вести отчетность «для вида», я отказался от работы в составе правления потребительного общества. И поступил совершенно правильно. Связь с крестьянством была прочной и широкой через страховое агентство.
Зимой 1915-1916 годов я был почти случайно в Москве и Петрограде. Деньги на билет до Твери получил от страхового агентства, а до Петрограда и на обратный путь – занял у двоюродного брата М.Г. Позднова, работавшего в Петрограде шофером.
Впечатлений было много, и они были глубоко разнообразны. В Петрограде я был на Садовой, на Невском, ездил на легковом автомобиле, что по тому времени нечасто бывало-случалось и в жизни богатых сапожников или крупных служащих в частных правительственных конторах. Мой брат возил какого-то вельможу из Государственной думы, а меня прокатил по Невскому между делом.
Но мои впечатления, какие бы они ни были, не представляют собою ничего сверх того, что уже написано о Петрограде великими и малыми художниками слова, и публицистами, журналистами и прочими специалистами пера и слова. Зачем мне-то писать, тем более что все эти писания удивительно похожи одно на другое, как два окна одного и того же пятиэтажного дома в Карташихином переулке. После Пушкина и Достоевского вряд ли кто не повторял в своих произведениях того, что было написано этими гениями второй столицы империи Российской.
В Москве я был у знакомых, ходил по улицам, кое-что видел, кое-что наблюдал и запомнил стихийно и случайно, без цели и намерения.
Москва выглядела «обыкновенно», на улицах толкали друг друга трезвые и пьяные обыватели, проезжали извозчики на отощавших лошадях, развозили седоков в толстых, широких меховых шубах, в офицерских шинелях гражданских ведомств; заражали воздух газами вонючей смеси грузовики с ящиками или с дровами, изредка проносились с протяжным воем легковые автомобили.
Москва обывательско-мещанская, исполняя свой «патриотический долг», сочинила и распространяла пасквиль на себя и очень удачный: «Заложим жен и детей и пойдем в ресторан второго разряда!» Водка и вина продавались в заведениях, начиная с этого разряда.
Москва пьянствовала больше, чем в мирное время. Что пили богатые – описано Горьким, а сапожники пили все, что казалось крепким, пили одеколон, политуру, лак, «ханжу»-денатурат; пили это и несапожники.
Жили, вместе с тем, голодно и холодно; казенного пайка не хватало, а на рынке спекулянты «кожу готовы содрать» – слова хозяйки, где я остановился на ночлег. Не было дров. Дрова-то были, но купить их сапожнику было невозможно. Возможно, что голод и холод и были причиной большего пьянства, пьянства за пределами обычного.
По вечерам Тверская блестела электричеством, звенели трамваи, гудели автомобили, красовались «лихачи», развозившие дам и кавалеров по театрам и ресторанам. Днем у Иверской толпились монашки и богомолки, светилась неугасимая лампада. По улицам то и дело маршировали колонны солдат с бородами и безбородых, в вытертых, грязных шинелях и таких же папахах – шапках, в ботинках с обмотками. На перекрестках стояли городовые с наганами, шашками, с винтовками за плечами. Иногда проезжали шагом конные городовые и исполнявшие полицейскую службу казаки.
О войне и революции мои знакомые говорили мало и неохотно: почти все они были «на обороне», в армию не спешили, а первым наказанием, по их словам, «за политику» было снятие с «учета» и отправка на фронт. Но один из подмастерьев сказал, как бы про себя: «Войну провалили, Россию разворовали, Николай – под Сашей, а Саша под Гришей….Скоро всем шею свернем!..» Его тотчас же остановили. В.И. заметил после, что этот парень уже сидел в тюрьме за такие же слова, а все не унимается. На мой вопрос: почему его выпустили из тюрьмы? – В.И. ответил, что это было еще до войны, притворился юродивым, «и кто его знает, не служит ли он в охранке».
О социал-демократах в Москве за время этой поездки я ничего не слышал. (Социал-демократы революционеры – в тюрьме или в армии, а меньшевики вместе с эсерами устроились в военно-промышленных комитетах «на оборону» и успешно «обороняются» от фронта – это было известно и в Кимрах.)
Работы в Петрограде и Москве для меня, как и для других таких же, не было и не могло быть. Я отправился восвояси, на родину, чтобы понемножку добывать средства к жизни в качестве нештатного вольноопределяющегося в предприятиях и учреждениях волости. Хозяйство отца доставляло мне продовольствие, а это было важнее всего в условиях военного времени.