Неизвестный солдат о себе и других. Часть 1. Из глубины жизни народной. Продолжение
Как это высокое качество человека совмещалось с мелочностью, жадностью, самолюбием – нелегко сказать; но я и тогда понимал, что у каждого из нас в глубине души лежит в качестве основания нравственность всех трудящихся нашей земли, выкованная в совместных усилиях людей в труде и обороне на протяжении веков истории народа.
Революционную работу среди солдат вели только большевики; об эсерах ничего не было слышно, а о меньшевиках никто и не знал. Это и понятно, эсеры и меньшевики сидели не в тюрьмах, а в Военно-промышленных комитетах, в качестве «земгусаров» и т.п., «обороняли» страну и наживали капиталы. Что это было так, мне было известно по Кимрскому промышленному району, там главарь эсеров Василий Плетнев уже успел «выйти в купцы», а его соратник Афонасьев успел построить большой дом на главной улице города, и т.д. Не зевали там и меньшевики…
В конце 1916 года в нашу роту пригнали Силаса, рядового солдата, отбывавшего наказание в тюрьме по приговору суда. Офицеры пустили слух через своих прислужников, что Силас – уголовник, осужден был за воровство, что его следует остерегаться – может обокрасть. Солдаты-мужики, собственники, прежде всего, насторожились; никто не хотел спать рядом с Силасом. Он лег рядом со мной, одежда его была грязна, от нее шел тяжелый запах ночлежки, нелегко было мне переносить физически это соседство; и без того наша «спальня» была более чем отвратительна.
Через двое или трое суток, ночью, когда все уснули, Силас разбудил меня и позвал в уборную, в которой не было дневального, это довольно большое помещение служило нам вместо клуба, только там разрешалось курить во время перерывов в занятиях.
«Ты не сторонись меня, – сказал он шепотом, – я не уголовник…»
И поведал мне, за что был брошен в тюрьму и отбывал наказание: он был политическим. Далее в эту ночь он рассказал мне о борьбе против войны, о необходимости на поражениях царизма строить победу народа, о превращении этой войны в войну народную против царя и министров, против капиталистов и помещиков, наживающихся на нашей крови, и т.д. Я сказал ему в ответ, что все это мне знакомо, да об этом многие солдаты говорят, чуть ли не открыто. Силас посоветовал мне быть осторожнее, не болтать лишнее, в роте – слежка, рядом расположен взвод из полицейских и охранников-шпионов, говори больше о Распутине, его и офицеры возненавидели, а всякий поймет, что речь идет о царе…
Так началось наше знакомство, мы нашли способ разговаривать в присутствии солдат обо всем, что нас интересовало. С каждым днем Силас становился понятнее, скоро я убедился, что он политически сильнее не только меня, но и моего первого учителя Д.Ф. Кулакова, Он посоветовал мне приглядываться к отделенному Бурцеву – парень, заслуживающий доверия.
Вскоре, с первой половины января 1917 года. Силас ушел из казарм, накануне он сказал мне, что скоро начнутся большие события, что наша задача – добиться перехода солдат на сторону рабочих, прежде всего мы должны уговаривать солдат не стрелять в народ.
В уборной два солдата, сидя на окне, пели «Вынул ты жребий не дальний»… Песня революционная, рабочая. Я хотел говорить с ними, но они поднялись и молча ушли. Попытка вызвать на разговор о политике Бурцева также кончилась неудачей. Однако наша задача оказалась очень облегченной последующими событиями в жизни роты и всего полка.
На пятой неделе обучения мы были переданы под команду «маршевых» офицеров и взводных, с этого и началось. А кроме того, ухудшилось наше материальное положение.
Через месяц после начала обучения нас передали в полное распоряжение «маршевых» офицеров и унтер-офицеров. Маршевым ротным оказался поручик Лариков, ранее служивший не то в полиции, не то в управлении уездного воинского начальника. Взводным – унтер-офицер Мочула. Очень скоро мы узнали, что такое муштра и что такое командир-изверг (у моряков – дракон). Маршевые ведали только строевыми занятиями и стрелковой подготовкой в поле. Ни Лариков, ни Мочула в бою не бывали; их познания в военном деле ограничивались правилами устава, да опытом обучения солдат хождению в строю. Лариков смотрел на нас, как на «серую скотину», «пушечное мясо»; в полном соответствии с этим и обращался с нами, применяя метод провокации.