Неизвестный солдат о себе и других. Часть 1. Из глубины жизни народной. Продолжение
Особой любовью пользовался у него прием «втягивание в бег», сохраненный со времен Аракчеева только «служаками» в этом роде (так говорил нам впоследствии фронтовик-прапорщик Розин). Происходило это обычно вечером, на прогулке, т.е. после ужина. Лариков становился посредине площадки, строил роту сложным маневром в каре – четырехугольником, сам посредине, повзводно и по четыре в ряд, с винтовками (итальянскими) «на плечо», и давал сложную команду, исполняя которую, мы должны были сначала идти, соблюдая равнение в затылок друг к другу и по следам идущих впереди по этому четырехугольнику, не нарушая строя, потом переходить на быстрый шаг, на бег, на ускоренный бег. Ночи в январе были морозные, мороз более 20 градусов. Через десять-пятнадцать минут бега над ротой поднималось облако пара, солдаты бежали, задыхаясь, а Мочула по приказу Ларикова ускорял и ускорял бег. Ряды смешивались, солдаты сталкивались, ломали каре. Лариков кричал: «Обессилевшие, выходи из строя!» Кое-кто из недогадливых, слушали и эту команду, выходили. Лариков спрашивал их фамилии, Мочула получал какие-то указания. Наконец, вся рота мешалась в кашу, упражнение прекращалось. Удивительно было, что солдаты, падая или сбиваясь в кучу, не кололи друг друга штыками и не увечили друг друга. Один раз пришлось выйти из строя и мне. На другой день все вышедшие из строя ставились под винтовку за нарушение дисциплины.
Меня Лариков поставил под винтовку с «выкладкой» на три часа. В обеденный перерыв я стоял под винтовкой в большом проходе рядом с другими пострадавшими. Трудность этого испытания заключалась в том, что стоять нужно было «во фронт», не шевелясь и не разговаривая, да и держать итальянскую винтовку на руке («на плечо») было нелегко, винтовка со штыком весила около полпуда. Мимо ходили солдаты и офицеры, никто не смеялся над нами, а лежавший на нарах по соседству солдат тихо сказал: «Нужно брать итальянскую винтовку, у нее на скобе магазинной коробки крючок, им зацепи за карман гимнастерки или дыру прорежь, где надо, а то в этой духоте не выдержишь». Не выдержишь – значит, еще три часа за шевеление… Я был очень признателен солдату, давшему полезный совет.
Я посмотрел на стоявшего под винтовкой соседа, он держал «по всем правилам» итальянскую винтовку.
«За что?» – спросил я товарища по несчастию.
«Патрон спрятал во время стрельбы…»
После я узнал, что этот солдат был поставлен под винтовку на десять часов за кражу патрона; его должны были предать военно-полевому суду, но кадровый ротный принял во внимание «особенную глупость» виновного и то, что патрон был уменьшенного заряда, – ограничились дисциплинарным взысканием.
После отбытия наказания я говорил с этим «дурачком», было верно то, что он был глупее других, патрон был взят им, чтобы на фронте убить кого-то из обидевших его командиров; на замечание, что на фронте патронов, сколько хочешь, он ответил: «Не догадался, а может, и здесь пригодился бы».
Бурцев не советовал мне знакомиться с этим солдатом, он мог оказаться приманкой охранки.
Все яснее и яснее становилось, что большинство солдат не имеют никакой склонности и никакого желания отдавать «жизнь за царя» и что даже у бывших полицейских нет никаких признаков «патриотизма». Солдаты шли на фронт по инерции, надеясь «как-нибудь остаться живыми». Но о сдаче в плен без боя и речи быть не могло.
«Я не трус, я отлично понимаю, что в таком деле, как война, без смертей не обойдешься, – говорил солдат О., – а умирать неохота… Была бы цель и был бы смысл, а то защищай какую-то сплошную распутинщину всюду и во всем… Взять хотя бы Ларикова, ведь всякому ясно, что этот «Ноздрев» наших дней всех нас презирает, считает скотами, между тем он-то действительный скот и прохвост высшей степени».
«Умирать вообще когда-нибудь придется, – продолжал О., – это закон природы, но почему, спрашивается, я должен умереть по команде этого скота и подлеца Ларикова во имя другого скота – Распутина?!»
На мой намек о возможности революции О. ответил, что дело это ненадежное, а у него жена и двое детей, которых он очень любит… О. служил конторщиком у частной фирмы, был зажиточным, получал более сорока рублей в месяц жалованья.