Неизвестный солдат о себе и других. Часть 1. Из глубины жизни народной. Продолжение
Серьезные солдаты хмурились, пересматривали свои продовольственные запасы в мешках и сундучках, экономили сахар, а все это вызывало уныние, тяжелую ненависть к тем, кто «обкрадает». Занятия словесностью опротивели, потерян был интерес к занятиям в строю, видно было, что добром это не может кончиться.
Почти открыто велись разговоры о непорядках в управлении государством: мироеды, помещики и кулаки на голоде капиталы наживают, фабриканты-заводчики жиреют на голоде народа и на крови солдат, а царь с царицей в ногах валяются у мошенника Гришки Распутина. Говорили, что Распутин и царицу сделал своей любовницей, но прежних анекдотов о «подвигах» старца в боях с голыми барышнями в бане уже не было. Считали великим оскорблением для всей России то, что совершалось в царских хоромах. Рядом с вопросом личным вставал вопрос общий – мирской, вопрос всего народа: что делать? Ответ не заставил себя долго ждать. Он шел с фабрик и заводов, от рабочих, от партии рабочего класса, от партии большевиков.
Несколько слов о положении на солдатской кухне с кадровыми офицерами, их женами, детьми и денщиками. Это явление, должно быть, никем не описано. Солдаты, дежурившие на кухне по наряду и по очереди во время раздачи обеда кашеваром-поваром, исполняли обязанность и контролеров: следили за правильностью раздачи пищи. У котлов обычно выстраивалось две очереди, одна – солдатская с котлами на отделение и другая – с котелками и домашней посудой. Во второй очереди: сами господа офицеры, жены офицерские и взрослые дети их (денщиков дежурные солдаты к котлу не допускали).
Солдат – человек благодушный, когда он сыт. «Почему не подкормить их благородие, коли ему кушать нечего…» Да и отказать нет возможности. Но когда паек был резко уменьшен, а стало известно, что полковник Герандлий, командир полка, большой любитель свиноводства, откармливает за счет солдатских харчей 12 свиней на казенном дворе, солдаты подняли шум. Был отменен «пробный» котелок полковнику (с роты по два котелка, от 22 рот более 40 котелков за обед и 40 за ужин – вполне достаточная порция для всего стада свиней), «отставили» выдачу наиболее свирепым «благородиям» и сохранили на иждивении роты семейных офицеров, действительно нуждавшихся в нашей помощи (падение ценности денег снизило жалованье офицеров в значительном размере), среди этих офицеров – сельские и городские учителя, служащие частных предприятий и другие «интеллигентные» пролетарии.
Во время дежурств на кухне я видел этих «иждивенцев», они всегда имели вид людей весьма смущенных, чувствовали себя очень неловко. Повар, наливая в офицерский котелок, обычно говорил: «Их благородию рота не возражает…»
Раздумье над «воровством начальства» и всех у власти повело к тому, что солдат «наелся»: опротивели похлебка, чай без сахара после чечевицы с прогорклым маслом (какого-то зеленого цвета) и все, что давалось; сверх того, прошел слух, что в котле была сварена крыса, что корешки, из которых варили суп в последнее время, с червями; последнее было верно, каптенармус признал, что «корешки без червя не бывают…» Кто распространял эти слухи – неважно, жизнь роты разладилась.
После поверки гимн пели не все, а когда Осинцов – фельдфебель, следивший за порядком, – начал придираться к тем, кто не открывал рот, вместо слова «храни» слышалось что-то неясное: не то «сравни», не то «схорони», не то «срами…».
Среди солдат в казармах распространялись слухи о выступлениях рабочих с требованиями обуздания алчности капиталистов, об увеличении заработной платы, а в конце 1916 года упорно повторялось известие из города, что рабочие Москвы хотят напомнить царю день 9 января 1905 года, что готовится шествие рабочих с красными флагами. В январе ходила по рукам листовка, в которой комитет рабочей партии призывает рабочих выйти на улицу, требовать свержения царизма, прекращения войны, а солдат призывает присоединяться к рабочим, не стрелять в народ…