Неизвестный солдат о себе и других. Часть 1. Из глубины жизни народной
Продолжение.
Из разговоров его с матерью мы узнали, что лошадь доходу приносит меньше, чем стоит ее содержание, что корова очень плоха – молока дает мало, а ходит меж молок почти полгода, доходнее овцы, их и нужно разводить больше и т.д. А главным выводом из его рассуждений было то, что работа наша в поле из-за хлеба не оправдывает себя: при одной лошади двух работников вполне достаточно, а у нас в семье полных работников трое и один неполный, чтобы «занять» полностью и круглый год всех работников, необходимо сеять льна мер 7-8. Лен – самая выгодная и самая устойчивая статья, говорил он, волокно при хорошей отделке «маяки» рвут с руками, цена высокая, а самым важным качеством льна отец признавал то, что лен не хлеб и при голоде его не съешь. А деньги дает верные.
В первый год хозяйничанья он посеял вместо трех шесть мер льна, через года три – уже восемь мер, а на отрубе (чтобы выбиться из крайней нужды, как он говорил) – целых 10 мер, более 11 пудов. Количество по нашей местности небывалое! Вряд ли и помещики сеяли больше.
На протесты матери, уже испытавшей на себе, к чему это ведет, он отвечал, казалось, вполне убедительно: чем гонять дочерей по чужим людям, пусть зарабатывают себе хлеб и одежду у себя дома.
Лен – культура сезонная и капризная: в сухое, солнечное лето он созревает и сохнет в 3-4 дня одновременно во всем поле, а если перестоит на корню, волокно выйдет самого низкого качества, последним сортом, цена ему будет грошовая, а то и совсем не продашь, тогда – полное разорение и обнищание всей семьи.
Страх перед такой бедою заставлял отца на время уборки льна чуть ли не переселяться в поле. Он командовал нами, словно генерал во время борьбы с грозным противником на поле боя.
При одновременности созревания на разных полосах лен созревал неодинаково, на горбах горел, а в низинах стоял еще зеленый. Отец и направлял работающих то на одно место, то на другое, требовал быстроты действий и точности исполнения приказов. Работали с утра, как сходила роса, до полуночи – до новой росы. Возвращались домой по темной дороге.
Отец требовал выбирать стебли льна чисто и бабки вязать ровно по длине стеблей и по величине-толщине в пояске. В первые годы бабки приходилось вязать мне, это было нелегко делать за тремя работницами. Мать и тетка жалели меня: успевали и брать лен, и мне «помогать», но в дальнейшем все уравнялись.
В дождливое лето мы теребили полеглый лен, поросший сорняками и травой. У матери, тетки и сестры, да и у меня пальцы и ладони рук в первый же день работы распухали от множества заноз, в кожу вонзались тысячи колючек и резали острые листья осоки. Я раньше других выбывал из строя, но и все выполняли работу с большими мучениями. Завязывание кистей рук тряпками не помогало, мать обычно брала лен в зимних рукавицах или варежках.
В лето сухое корни льна крепко держались в земле, вырвать их без усилия не было возможности. Ладони и пальцы рук покрывались мозолями, они трескались, в трещины попадала грязь и т.д. Но и после дождя в такое лето не было облегчения: корни льна легче вырывались из земли, чем корни крупных сорняков, руки скользили по стеблям сорняков, и тут занозы, трещины в коже, кровоточащие раны. Особенно страшны были руки у матери и тетки – они брали лен без отдыха, переносили все страдания терпеливо, не щадили себя. Никаких средств и лекарств для предотвращения этого бедствия при тереблении льна руками не было, да как будто и нет.
В бабках вытеребленный лен стоял десятками на полосах, пока подсыхали головки, затем свозился к гумнам для околачивания. Возили отец и я – мужская работа. Отец подавал на дроги бабки по пяти штук, делил десяток на две части, но, когда уставал, начинал злиться, а лен бывал спутан головками так, что разделить десяток на две части, не обрывая головок, было нельзя, бросал на воз целыми десятками, комлями в разные стороны. Это было для него не под силу, комли разлетались в разные стороны. Укладывать воз было невероятно трудно, а он, как мне казалось, нарочно пытался попадать комлями мне в лицо. Последствия понятны: к вечеру я бывал весь в царапинах и избитый.
Веселой работой было околачивание головок льна. Женщины, девицы и дети сидели на лавках под окнами изб или на открытых гумнах и, стуча деревянными вальками, весело пели песни… Через день-два песни, однако, затихали на этой работе. Здесь было пыльно и душно, даже сильный ветер не разносил густого облака пыли над головами колотильщиц; распухали руки до локтя, слышался повсюду удушливый кашель. Дети больше двух дней не выносили этого истязания.
Расстилать лен приходилось на огромных площадях на лугах, а то и по болоту, а собирать со «стлищ» почти всегда по морозцу. Был случай, когда лен на стлищах попал под снег, – поднимали из-под снега. Мать после этой работы лежала в больнице.
Мятье и трепанье льна тоже были нелегким делом, но они большого озлобления не вызывали: эти работы исполняли исключительно взрослые женщины, и вели они себя при этом очень странно. Можно было думать, что с мятьем льна связан какой-то древний обычай или обряд тысячелетней давности. Мятье происходило на гумне; женщины таскали снопы его с дымной риги еще теплыми и обрабатывали на мялках. Вели себя они задорно, с покрытыми пылью и копотью лицами, с блестящими глазами и зубами, они совсем не были похожи на себя самих. Пели непристойные песни, озорничали друг над другом, хвастались своими «бабьими» подвигами, держали себя в отношении всех мужчин вызывающе, к месту работ не подпускали под страхом довольно обидного наказания: попасть в руки их артели (работали артелями человек по 8-12) побаивались даже очень сильные парни из «любознательных».