Неизвестный солдат о себе и других. Часть 2. Из глубины жизни народной. Продолжение
Днем 27 февраля к воротам казарм подходила небольшая толпа работниц и мальчишек с красными флагами на небольших палках. Караул у ворот не пропустил их во двор, солдаты скрестили штыки против двери, а затем закрыли двери наглухо.
Вечером того же дня в город увели II роту литер А, в которой были собраны полицейские из губерний и городов России, очевидно, по особому секретному распоряжению. Эти солдаты жили в особых условиях, на строевые занятия выходили на улицы города, с нами никакого общения не имели, все они были из пожилых, в возрасте от 25 до 35 лет. Мы подозревали с первых дней формирования этой роты, что здесь под прикрытием полка собрана полиция, но думали, что она охраняет нас, солдат, от разного рода случайностей.
Эти городовые, урядники, стражники уходили в город на этот раз с весьма унылыми физиономиями, мы провожали их открытой враждой. Скоро стало известно, что эти «верные слуги царя» без всякого сопротивления сдали оружие рабочим и разбежались, в казарму никто из них не возвратился.
Поздно вечером стало ясно, что произошли решающие события, офицеров в нашем помещении осталось два или три человека. Нас вывели во двор. Подпоручик Ефименко объявил, что он исполняет обязанность командира роты, назначил по списку взводных и отделенных, дал команду очень громко и откровенно весело «смирно!» и… поздравил, что мы удостоены чести быть ротой особого состояния – «на экстренном вызове», и что он интересуется, что мы за люди. Затем он приказал поднять руку всем, кто имеет высшее образование: таких оказалось четыре человека (в их числе известный уже Сегаль и солдат из Киева Кальницкий), затем подняли руки студенты – их было 17. Это совсем развеселило Ефименко: «В пятом году, – сказал он, – солдаты усмиряли рабочих и студентов, а в 17-м студенты идут усмирять солдат и рабочих, ничего себе… «В составе роты на 250 штыков в строю оказалось «интеллигентов» (вместе с лицами, имевшими права второго разряда, т.е. окончившими двухклассные и ремесленные училища) до 60 человек. Этого никак нельзя было ожидать, такими все мы были одинаково «серыми» и так все мы были одинаково поглощенными мелочами солдатского обихода. Ведь вполне возможно, что на «словесности» я совершенно искренне объяснял какому-нибудь студенту содержание слова «хоругвь» («полковое знамя есть «хоругвь» – в уставе), а он упорно уверял меня и всех слушателей, что нужно говорить не хоругвь, а херугва, как у них в Орловской губернии, в деревнях и церквях, эта штука называется.
Было, однако, не до раздумий о нелепости моего положения в этих случаях, Ефименко стал вдруг озабоченным и строгим, была команда: «смирно! прекратить разговоры!».
«Вот что, – сказал он совершенно серьезно, – стрельбу вы изучили, надеюсь неплохо, но имейте в виду, русские винтовки все в расходе, вам придется взять винтовки «Гра» и «Ватерле», кто не изучал их, сейчас же займитесь этим делом, патроны есть, эти винтовки бьют неплохо, а в городских условиях даже и вполне хорошо…»
Мы вернулись в казармы на свои нары, многие занялись изучением указанных Ефименко винтовок. Назначенные им отделенные расписали это оружие между солдатами. На середину главного прохода были принесены два ящика патронов, около них поставлены часовые. При всем нашем доверии к студентам и Ефименко, было как-то не по себе, уж очень ясны были приготовления не к выходу из казарм на улицу, а к обороне казарм от нападений извне.
28 февраля нам был доставлен через телеграфный батальон, солдаты которого имели связь с городом, «Манифест ЦК РСДРП» – листовка, напечатанная на большом листе бумаги крупными буквами в начале и средним шрифтом остальное. Мы читали «Манифест» совершенно открыто, офицеры делали вид, что не замечают этого.
Он произвел огромное впечатление, все читавшие принимали его, как известие о начале новой эпохи в истории нашей страны, а ЦК РСДРП принимали как новую революционную власть от рабочего класса, от народа, объявившую о начале своего действия. Правда, еще при чтении листовки, распространенной ко дню 9 января, мы,солдаты, уже представляли организацию большевиков в качестве власти, объявившей войну старой власти – самодержавию. Но тогда было нечто вроде объявления войны, а теперь «Манифестом» новая власть объявляла о победе.
Офицеры и дневальные по-прежнему стояли при полном вооружении в проходах и у дверей, утром была попытка выстроить роту для каких-то занятий (чтобы люди не сидели без дела!), но раздалась необычная и нелепая команда: «По нарам! Ложись!» Кричал какой-то незнакомый нам офицер, лицо его было перекошено не то от злобы, не то от страха. Мы бросились к окнам наружной стены, выходившим на улицу. Там была большая толпа женщин-работниц,среди толпы выделялись группы рабочих и солдат. Женщины ломились во двор казарм, наступали на караул у ворот напористо, с громкими криками и угрозами, скоро они протиснулись мимо солдат караула в караульное помещение.
У ворот с внутренней стороны собирались солдаты, оказавшиеся во дворе по разным делам, они собрались вместе, оттеснили караульных и сбросили крюки с железных створок, деревянные заслоны не выдержали натиска толпы, ворота распахнулись.
Я видел, как женщины отобрали винтовки у караульных, двор казарм был занят работницами и мужчинами в штатском.