Неизвестный солдат о себе и других. Часть 2. Из глубины жизни народной. Продолжение
Из толпы вышел урядник Токарев в полной форме, с наганом в кобуре у пояса и шашкой на ремне через плечо. Выйдя на крыльцо, он обратился к нам с вопросом: как ему полагается быть, доверяет ли ему народ оставаться урядником, а если нет, то кому он должен сдать дела и оружие? Мы не смогли сразу ответить на этот вопрос – не предусмотрели такого обстоятельства, как вдруг на крыльцо врывается багровый от возбуждения и злобы, а может быть, и страха, всем известный кулак-ростовщик Михаил Яковлев, содержатель чайной и булочной, всегда бывший в большой дружбе с урядником, и диким голосом вопит: «Бейте гада! Смерть мошеннику Токареву, смерть кровопийце!»
Яковлев пытается сорвать с Токарева погоны, хватает скрюченными пальцами за лицо, царапает до крови.
Стало сразу же ясным, что этот организатор черной сотни требует смерти своему приятелю, опасаясь его показаний насчет его, Яковлева, шпионской деятельности. Мы оттеснили Яковлева с крыльца, Токарев снял шашку, передал ее Самарину, потом, когда все немного успокоились, снял кобуру с наганом и передал Косареву.
Впоследствии на допросе Токарев показал, что Яковлев был самым главным политическим шпионом в округе, имел непосредственную связь с жандармским управлением, сам Токарев был у него по этой линии в подчинении. А револьвер он, Токарев, не снял сразу, потому что «попробуй я, говорил он, положить руку на кобуру, подумали бы – хочу стрелять, народ убил бы на месте». В этом он, пожалуй, был прав.
Остальные представители царизма, старшина и писарь, спрятались. Молчали и местные кулаки и торговцы, но лавки были открыты.
Среди толпившихся на площади крестьян был мой отец. Он приехал в село на базар со льном. С ним была и моя мать. Они были в то время еще не стары. Отцу 51 год, а матери 49, но их считали стариками. Отца из-за большой бороды и лысины, а мать из-за большого числа детей – семь человек. Это обстоятельство само собою требовало от них солидности и серьезности. Отец говорил только «кстати», а мать молчала.
После чая в трактире мы отправились в деревню (лен был продан «до свету»). Отец был сдержан более обыкновенного. Он высказывал сомнения в прочности победы революции. «Все будет зависеть от солдат на фронте. У них оружие, они могут все ваши комитеты разогнать, – говорил отец, – а вас всех перебить, их миллионы…»
На мои слова, что солдаты и на фронте за революцию, ответ был вполне резонный: «Много их там, дисциплина особая. Генералы так перемешают, что они и не узнают, как перестреляют друг друга».
Отец был на стороне революции. Он возмущался распутинщиной и гнетом царских чиновников, был рад, что этому наступил конец. А дальше почти повторил слова А.А. Козлова: «Без царя не обойтись… Царя выбирать придется…» На мои возражения он заявил, что народа одного одинакового нет, люди бывают богатые и бедные, злые и добрые… «Без царя мы пожрем друг друга…» Я сказал, что партия рабочего класса требует созыва Учредительного собрания и установления действительно народной власти, что рабочие знают, что делать. Отец согласился с тем, что рабочие – люди грамотные и что они знают, что делать. «Но их очень мало, – говорил он, – а нас, мужиков, сто миллионов. Мы и выберем что-нибудь вроде Государственной думы… От неё народу пользы не было, вред был».
Отец с 1914 года выписывал журнал с приложением полного собраний сочинений Л. Толстого. Читал эти сочинения все подряд, очень увлекался, уже начинал превращаться в поклонника Толстого. В дополнение ко всему кто-то подсунул ему «Евангелие» и «Воскресенье» Толстого, не вошедшие в полное собрание. Отец сидел над этими книгами целыми днями почти безотрывно. Он уходил все дальше и дальше даже от деревенской жизни. Теперь он уверял, что в основу государства и следует положить учение Толстого: выбрать царя, как описан Толстым «царь Иван Дурак», да глухонемую управительницу при нем.
Я спросил его, как он смотрит на эсеров, они за «землю и волю». Отец эсеров знал по работе в кооперации и очень не любил их, считая эгоистами и людьми фальшивыми: «Много слов о «бедном народе», а попал народ в беду, война началась, и все эти жалельщики народа, все эти «борцы за дело народа» уселись на шею народную, оседлали народ и выжимают из народа барыши! Плетнев Василий, главный эсер среди сапожников, кто он теперь? Теперь он богатый купец, нажил на горе народа, на народной крови 200 тысяч рублей капиталу. О народе говорит теперь без фальши… Народу, говорит этот эсеровский вожак, воевать надо до победы, ведь ему, Плетневу, еще далеко до настоящих купцов, те нажили миллионы. Откуда взял деньги Плетнев? Из кармана сапожника взял. С кем вместе грабил народ? Вместе с господами из военно-промышленного комитета. а другие? И другие не лучше!»
Отец назвал фамилии нескольких кимрских эсеров и эсеров из ближайших деревень, все они устроились работать «на оборону», живут неплохо, нажили денег, стали хозяйчиками и крупными хозяевами… В Кимрах эсер из «рабочих» построил большой дом на главной улице, не менее 100 тысяч стоит.
«Они за народ,– закончил свое суждение отец, – пока можно обирать народ, а вот посмотрим, они будут против народа, как только народ захочет войну прекратить! От войны им прибыль… Не могу считать их хорошими и честными людьми, они мелкие жулики и крупные жулики!»