Неизвестный солдат о себе и других. Часть 2. Из глубины жизни народной. Продолжение
Больше о революции мы с отцом не разговаривали.
Очень хорошее и умное определение дал революции сосед наш по деревне Андрей Васильевич Базанов. Он, как и многие другие сапожники, долгое время работал в Москве на хозяина в починочной мастерской, заказчиками которой были студенты Петровской сельскохозяйственной академии. Среди студентов – революционеры-народники, они прятали в помещении мастерской свои книжки и листовки, а один раз принесли и положили под пол ящик с оружием. Андрей Васильевич сказал, что он думает, что и сам хозяин той мастерской был студент, никогда не обижал и платил очень хорошо, но скрывал это свое студенческое положение. Там Андрей Васильевич научился читать ученые книжки, а в них напечатано было о революции. (Когда впоследствии я принес ему книжку «Десять заповедей» Малатесты, он сказал, что книжка эта очень хорошая, в ней говорится о настоящей свободе для простого народа, что он читал ее, когда жил в Москве.)
«За революцию жизни жалеть не надо, то, что вы сделали, – говорил Андрей Васильевич, – очень хорошо, царя давно прогнать надо было, но это только начало, за царем стоят помещики, богатеи, чиновники, генералы, тут нельзя обойтись без войны против них, им царь – заслонка, чтобы народ надувать, вы эту заслонку сняли, а они другую поставят, если оплошаете, и будет опять не лучше, чем при царе, а может, и хуже, нужно бороться за то, чтобы сам народ и был себе властью, а это зависит от рабочих, они на фабриках всегда все вместе, друг друга не выдадут и за себя постоять умеют, и от вас, солдат, у вас ружья, не дадите себя обмануть – хорошо, но это не просто, слушайте, что говорят рабочие…»
Я спросил Андрея Васильевича, слыхал ли он про эсеров, Он ответил, что знает эсеров: это Плетнев Василий из деревни Бородино, а теперь купец в Кимрах, это Афанасьев, приказчик в Кимрах, а теперь сам хозяин, дом выстроил за 100 тысяч, агроном Васильев – эсер, все это люди ненадежные, говорят о народе, а думают о своей выгоде, им верить никак нельзя. Сами хотят над народом власть поставить, об этом и заботятся, а на нас, мужиков, смотрят как на навоз или как на глину, из народа, дескать, всё можно сляпать.
О других партиях Андрей Васильевич знал только по отчетам Государственной думы, которые читал в газетах, ему нравились «трудовики» – правильно говорят о земле и крестьянском положении, но сам Андрей Васильевич был рабочим с наделом, при частых столкновениях с хозяевами из-за качества изготовленной обуви и заработной платы проникался одним интересом с рабочим классом. Его совет: крепко держать в руках винтовку, не доверять «господам», как бы они ни назывались, стоять насмерть за права трудящегося народа, за его долю, теснее держаться рабочего класса – он не выдаст, учиться по умным книжкам, таким как им самим прочитанные. «Хорошо бы рабочим и мужикам свою власть, по-своему поставить, выбрать без господ и жуликов!» – сказал Андрей Васильевич на прощание.
Наставление этого простого и честного труженика было для меня прямым наказом от трудового крестьянства и от людей в положении «рабочих на дому» или «рабочих с наделом», благословлением на борьбу, которое Андрей Васильевич по старине имел право дать мне в качестве «крестного отца».
Виделся я в эти дни и со вторым крестьянином, вызывавшим у меня особое уважение, с Митрофаном Васильевичем Усачевым, человеком во многих отношениях необыкновенным (он участвовал в революции 1905 года, не принимал попов с иконами, не ходил в церковь, открыто не признавал власти царя, за что подвергался преследованиям царских властей). Я был у него в избе. Он принял революцию с великой радостью, говорил, что царя давно следовало сбросить – по его приказу в 1905 году многие тысячи людей были загублены, пролито много крови рабочих и крестьян: «Царя судить надо за его дела, как убийцу, присудить к смерти, повесить, как он приказывал вешать рабочих и крестьян!»
Мужчин в возрасте от 18 до 45 лет в деревне почти не было, женщины приняли известие о революции без видимого интереса, боялись, «как бы хуже не стало», но матери солдат и солдатки надеялись, что революция принесет конец войне, а это хорошо.
Вопрос о помещичьей, церковной и прочей частновладельческой земле в эти дни в нашей деревне почти не затрагивался, раздел надельной земли на отруба разъединил крестьянский мир: каждый домохозяин теперь занят был своими делами на своем земельном участке, и если у него земли было достаточно, то о семьях, обделенных землей, он не считал себя обязанным заботиться. Столыпинщина дала о себе знать серьезным образом. Да и, кроме того, пахотных помещичьих земель поблизости было немного, луга помещичьи почти все уже были скуплены деревнями, а леса… Но о лесах вопрос так просто не решался, истреблять на дрова строевой лес и березовые рощи, где молодежь и дети летом проводили большую часть свободного времени, истреблять эти леса крестьяне, при всей их жадности и безграмотности, не хотели, наоборот, они боялись, как бы из-за революции сами частновладельцы не начали сводить эти леса ускоренным порядком. Мысль о национализации лесных угодий уже проскальзывала в разговорах пожилых мужиков и женщин.