Неизвестный солдат о себе и других. Часть 2. Из глубины жизни народной. Продолжение
Я не страдал этим пороком, мне все досталось меньшего размера, чем следовало (сапоги у меня были из дома), и когда я одел все новое, некоторые солдаты сейчас же предъявили мне обвинение в том, что я «по знакомству выпросил у Торбицкого обмундирование офицерского образца». Командиру роты пришлось доказывать перед строем, что он со мною не знаком и что мои шинель и прочие предметы не лучше, а хуже, чем у других, т.к. широкие шинели и гимнастерки перешить можно, а мои нельзя.
Интенданты грубо ошиблись. Ни один солдат ни одной вещи не израсходовал не по назначению, сохранились даже полотнища для палаток, которые были выданы в счет походной нагрузки, а не для личного пользования. Был случай «порчи»: один солдат из «франтов» сделал разрез шинели, как в кавалерии, и неудачно, перекосил, пришлось просить портного зашить, это вызвало всеобщий смех, а на щеголя было наложено взыскание.
Известия о признании революции армиями фронтов принесли трудовому народу великое удовлетворение и возможность с большой уверенностью смотреть в будущее. Рабочие, солдаты и крестьяне, с которыми пришлось мне встречаться и разговаривать в то время, были преисполнены гордости победителей и надежды на коренное преобразование России. В частности, все мы думали, что пришел конец и войне, что Советы и Временное правительство не замедлят с предложением мира всем воюющим странам, а немцы откликнутся согласием на мирные переговоры немедленно. Короче, солдаты нашей и других рот 84-го полка воевать не хотели, целей войны не знали, своих целей продолжения войны у них, как и у всех рабочих и крестьян, не было и не могло быть, пока у власти оставались капиталисты и помещики. Все требовали мира, о войне судили, как о наследии проклятого прошлого.
Рабочие, с которыми приходилось мне встречаться, говорили: «Нам война не нужна, надо кончать войну, и чем скорее, тем лучше». А война продолжалась. Эсерам и меньшевикам немало пришлось потрудиться, чтобы вызвать у солдат настроение «революционного оборончества». Вся агитация и пропаганда агентов этих партий среди солдат сводилась к тому, чтобы настоять «на признании государственной точки зрения на ведение войны». Их доводы казались простым людям заслуживающими внимания, т.к. были облечены в форму обращений от имени трудового народа и от имени революции. Они говорили, что необходимо защищать отечество от внешнего врага, потому что Вильгельм II родственник Николаю II, он везет в обозе новый трон для Николая или его наследников, необходимо защищать свободу против контрреволюции, возлагающей надежды на победу того же Вильгельма – немецкого кайзера и т.д. Кроме того, и в самом начале войны солдаты шли на фронт без всякой охоты, а все же кое-как войну вели почти три года.
И в новых условиях далеко не всех солдат удалось уговорить эсерам и меньшевикам изъявить согласие на продолжение войны до победы, большинство оставалось в казармах, шло на фронт и сидело в окопах по инерции, в силу привычки миллионов подчиняться приказам военных властей, и особенно по формуле: «Мы что же, мы ничего, как мир постановит…» А мир в деревне в апреле никак еще не постановил, и потому, что основа деревенского мира – мужик среднего возраста и составлял главные силы армии. Солдат же долгое время не мог освоиться с неожиданно приобретенной ролью – человека-гражданина.
Если бы Советы или Временное правительство объявили о заключении мира в марте или апреле, вряд ли кто из солдат был бы против этого, наоборот, все были бы очень довольны.«Революционное оборончество» возникло не сразу, оно развилось и охватило массы солдат именно под влиянием традиции и привычки трудящихся болеть за свою землю, а теперь – сверх обычной – за землю свободную.
Мы, солдаты, как бы проснувшись и раскрыв впервые широко свои глаза, спешили поглощать политические знания отовсюду, кто бы их нам ни предлагал, в неограниченном количестве. Мы ходили в рабочие клубы, в народные дома, на площади, в парки, вообще туда, где сегодня, завтра, послезавтра устраивались митинги, собрания, лекции, беседы,чтения и т.п. Слушали доклады «о текущем моменте» ораторов всех партий, разъяснявших таким путем свои программы и очередные задачи. Нельзя не признаться, что первое время нам трудно было уловить различия во взглядах даже партий, открыто боровшихся одна с другой; часто многословие докладчиков было очень утомительным, и было необычайно трудно улавливать главный смысл доводов оратора. Но мы скоро научились заставлять этих специалистов слова обнаруживать их истинные намерения и цели их партий (речь идет, конечно, о кадетах, меньшевиках и эсерах и прочих – большевики говорили просто и ясно, мы понимали их с первых выступлений после февраля, но по вопросам программы запутывали дело меньшевики, имевшие то же наименование). Мы требовали, обычно криком с мест, как оратор и его партия решает вопрос о войне, о земле, о рабочем дне…
Через месяц-полтора мы научились сразу же определять, кто говорит: кадет, меньшевик или эсер, потом уяснили суть противоречий, разделявших социал-демократов, большевиков и меньшевиков. Начали определяться и собственные взгляды каждого из нас, они обычно соответствовали происхождению и имущественному положению до призыва в армию. Но был, однако, весьма многочисленный слой солдат, не имевших возможности сказать о себе – крестьяне они или рабочие: это рабочие-сезонники, уходившие из деревни в города и в промышленность на 6-9 месяцев в году, крестьяне-ремесленники, работавшие в городе, имевшие семьи в деревне и тесно связанные с сельским хозяйством (кустари-рабочие с наделом, рабочие на дому и прочие трудящиеся этой группы). Они долго метались между большевиками и эсерами, не имея возможности решить вопрос: может ли партия рабочих быть вместе одновременно и партией крестьян? Проще: может ли одна и та же партия правильно решать вопросы и задачи рабочего класса, классовой борьбы в городе и на фабриках и заводах и решать задачи крестьянские, защищать интересы трудящегося крестьянства? И, что особенно интересно: почему рабочие могут и должны иметь свою рабочую партию (а у них к тому же не одна, а две партии, ведь меньшевики называли себя тоже рабочей партией – партией рабочего класса), а крестьяне не могут и не должны иметь свою – крестьянскую партию?
Нельзя не признать как историческую действительность, что научные определения вводной части программы РСДРП, принятой II съездом партии, были совершенно недоступны пониманию рядового человека того времени. Сложность их очень не способствовала в первые дни революции решению вопроса о политическом направлении поведения этой огромной массы людей. Многие солдаты и крестьяне, соблазненные простотой и понятностью языка программы партии эсеров (в популярном изложении, кажется, Брешко-Брешковской), специально изданной для малограмотных, колебнулись в сторону эсеров и надолго. Хотя и принимали призывы партии большевиков, как свои собственные. Очередных призывов было недостаточно – народ хотел знать, что будет дальше.
Политическая агитация в казармах была продолжением того, что было в народных домах. Солдаты собирались кучками для чтения газет и для бесед по вопросам текущей политики. Кучки эти не были постоянными, и вовремя беседы слушатели, желая «все знать», переходили от одного беседчика к другому, от эсера к меньшевику, к большевику и наоборот.