Неизвестный солдат о себе и других. Часть 1. Из глубины жизни народной. Продолжение
Волостной сход решал вопросы об опеке над малолетними и над одинокими умственно-неполноценными, о призрении стариков (богадельни), о помощи школам, о дорожной повинности волостного значения, выбирал волостного старшину, утверждал в должности волостного писаря и выбирал председателя волостного суда и судей.
Как и сельские сходы, волостной сход имел в центре внимания выполнение раскладки податей и сборов, но сам раскладкой не занимался; дело ограничивалось формальным утверждением раскладки между сельскими обществами по проекту волостного правления.
Волостной старшина избирался закрытой баллотировкой, кандидат выдвигался земским начальником. Волостной писарь утверждался по представлению старшины с последующим утверждением земским начальником, губернским по крестьянским делам присутствием, а может быть и губернатором, старшина же, несомненно, утверждался путем утверждения выборов губернатором по представлению земского начальника.
На волостном сходе присутствовал урядник, а иногда и становой пристав, но никаких вмешательств в работу схода не было.
Этим и ограничивались права и обязанности высшего учреждения волостного крестьянского сословного самоуправления.
Волостной старшина получал 36 рублей в месяц, волостной писарь 32 рубля в месяц, помощник писаря – 20 и 25 рублей (прибавка в 1911 году по предложению земского начальника). Для какой же службы выбирали крестьяне волостного старшину и назначали волостного писаря? На этот вопрос ответить нетрудно.
Крестьянам нашей волости, как и крестьянам всех волостей всех губерний России это волостное сословное самоуправление было нужно, прежде всего, для исправного платежа податей и сборов и для исполнения дел по охране порядка и отношениях с властью и друг с другом. Иначе, волостное управление нужно было больше государству помещиков и капиталистов, чем самим крестьянам. Правильнее: в том виде и с теми обязанностями, как оно сложилось к 1912 году, самим крестьянам оно не было нужно. Огромное большинство крестьян, почти все женщины-крестьянки в нем никакой надобности не имели и не знали что оно такое, и не знали, как зовут старшину и писаря, да и не хотели знать.
Крестьяне принуждены были за свой собственный счет (волостные и сельские сборы) содержать людей, собиравших с них деньги на содержание чиновников разных управлений помещичьего бюрократического аппарата, на содержание полиции, и обдиравших их семьи за неуплату недоимок прежних лет. Так и думали наиболее сознательные из крестьян и крестьянок, так думали и многие учительницы, воспитывавшие крестьянских детей в школах волости.
Старшина следил за деятельностью сельских старост, учитывал их по записям в окладной книге о приходе и расходе денег, хранил сданные старостами деньги и сам сдавал их в казначейство раза два в течение года. Деньги в сундуке волостного правления могли быть старшиной изъяты когда угодно и в какой угодно сумме: в этот сундук не заглядывал даже и земский начальник. Про старшину и говорили, что казенные деньги он не заставляет лежать по полугоду без всякого движения, а умело использует для своих торговых дел в лавке. А за год старшина собирал и хранил более 30 тысяч рублей.
Старшина отвечал за работу волостного писаря, начальствовал и над сторожами правления, один из которых был при арестантской.
Административно-полицейская власть старшины была невелика, и мало действительна: он и сам вряд ли помнил, что имеет какую-то полицейскую власть. Старшина имел право арестовывать и задерживать в арестантской волостного правления крестьянина на одни сутки или передать его в распоряжение полицейского урядника для отправки к становому приставу; он мог одним своим словом остановить буйство в любом месте, прекратить беспорядок, драку, пение песен непристойных и не угодных правительству и т.п. Но все это при наличии у него на груди особой медали – знака своего должностного положения.
Люди отлично знали это. Медаль производила на виновных магическое действие: будучи при медали старшина мог приписать буйствующему желание нанести оскорбление не ему лично, а власти вообще, что грозило чуть ли не каторжными работами. Старшина выдавал паспорта, свидетельства и прочие документы, необходимые для выезда в город, и мог задержать выдачу паспорта крестьянину, заподозренному в каком-либо проступке или «злом намерении» против самодержавия. Лишенный паспорта из города высылался на родину «по этапу».
Руководя собранием податей и выколачивая недоимки, старшина никакой пользы крестьянскому хозяйству не приносил, а вред его действий, вызывавший иногда полное разорение бедняка и середняка, впавших в нужду, был очевиден и был частью вреда, проистекавшего от всего помещечье-буржуазного государства, подавлявшего развитие производительных сил и культуры крестьянства. На старшину, как и на старост, крестьянство (бедняцко-середняцкое) и смотрело, как на ненужный вредный нарост на теле народа. Недоимщики униженно кланялись, а в душе их кипела бешеная злоба и ненависть к власти, безнедоимочные относились внешне с почтением, но и они, считая деньги, уплаченные в подати, потерянными во вред хозяйству, думали о необходимости коренного изменения существующего порядка. Подати и сборы в 10 рублей со двора, высчитывал мужик, равны 100 пудам сена, 10 пудам ржи, 25 пудам овса, 25 фунтам масла коровьего (по отдельности и по хорошим ценам на рынке) – чуть ли не годовая работа женщины в бедняцком, да и в середняцком хозяйстве, доход которого не превышал 60-100 рублей! И все это в какую-то прорву, без всякого интереса, даже против своего интереса, против самого себя!
Давай деньги на содержание тех, кто грабит тебя. Поэтому среди крестьян встречались недоимщики, готовые встречать и старосту и старшину у своего двора с колом в руках. Их называли «неисправными недоимщиками» и расправлялись с ними жестоко: описывали имущество, отбирали коров, овец, самовары и продавали с торгов скупщикам за бесценок. Отбирали имущество старшина и урядники, иногда пристав.