Неизвестный солдат о себе и других
Часть 1. Из глубины жизни народной
Продолжение.
Мужик подошел на радостные крики и, как полагается, запустил руку под шапку на затылок: «Что же вы, господа, с моей полосой-то сделали?!» Господин спешит, по-видимому, загладить этот подлый, варварский поступок, протягивает мужику рубль-бумажку.
То, что ответил крестьянин, художник выразил на его лице: самое искрение презрение и гадливость. «Паразиты, сорняки», – говорило его лицо.
Наш крестьянин, конечно, не взял бы у студента бумажку…
«Пахнет сеном над лугами, песней душу веселя, бабы с граблями рядами ходят, сено шевеля». Чью душу веселили песней бабы, сено шевеля? Не помещичью ли?! И не по приказу ли «барыни-матушки» пели они, пошевеливая сено на тридцатиградусной жаре!
Сеном, конечно, хорошо пахнет над лугами, и бабы не прочь спеть песню, когда работа нетяжелая.
На хорошей траве и на клевере, который начали сеять еще до 1905 года, итог работы вызывал и чувство удовлетворения, смягчал тяжесть труда. На самом деле крестьяне радовались, подсчитывая густые ряды скошенной травы или часто расставленные крупные копны сена. Большие стога на лугах, сараи, доверху набитые этим добром, не могли не радовать душу поселянина. Но так в нашей деревне бывало редко.
На пустоши Вретевка-Веретенки, расположенной в 11 верстах от нашей деревни, жили в шалашах; народу бывало много – из двух деревень. Работа шла «напоказ». Старались зарекомендовать себя трудовыми доблестями невесты и женихи.
И луг чистый, зеленый, с густой высокой травою, весь в цветах, по берегу глубокой и очень прозрачной речки (Б. Пудица), а по лугу с косами и граблями разряженные во все праздничное девицы и молодые бабы… как в опере «Снегурочка» или «Русалка». И все это на фоне густого, высокого, темного бора. Хорошо!
Здесь и после тяжелого трудового дня у костров раздавались веселые голоса, смех и песни. Бывали и хороводы. Работа на этой пустоши всеми: и молодыми, и пожилыми, и стариками – принималась как радостный праздник (гулянье), а дети чуть ли не с шести лет мечтали о Веретенках и упрашивали матерей взять их с собою.
Вполне возможно, что луг этот и был отведен нашей деревне и Сакулину, чтобы как-то скрасить уныло-неприглядное бытие среди истощенных полей и заболоченных лугов и перелесков вокруг них.
Близ полей, вокруг полей, наши луга были такие же бесплодные, как и пахотная земля: трава родилась тощая; кочки с кукушкиным льном, а по перелеску и выгону – седой, малосъедобный белоус. Трава эта очень напоминает свиную щетину и так же крепка и упруга.
Во время сенокоса, поднимались «до света», шли на работу, не пивши чая, не завтракая, косили без отдыха часов до 11, «пока роса не сойдет». После короткого перерыва на обед в ведренную погоду спешили разбивать валы и сушить-«шевелить» сено, в дождь снова принимались за косы, с 5 часов во всякую погоду косили дотемна. Спали по 4 часа в сутки.
Ворошили сено в самую жару (до 30 и выше градусов). Сначала мокли рубахи от пота, потом лицо и руки «загорали» так, что кожа начинала трескаться, язык сухой и жесткий, губы облизывать невозможно, а они побелели, сквозь трещины сочится кровь. «Пели, душу веселя»?!
Нет, не пели, и не могли петь, нечем было петь, когда язык прилип к гортани! Пели, конечно, «они»: «он» и «она», сидя в зале под звуки фортепьяно, если не забавлялись другим способом. Мы знали это, но не завидовали им, потому что ненависть поглощала все чувства. Но злы мы были не только на них, даже и не на них, мы их не замечали, а злы были на условия, заставлявшие нас часами, изнемогая от жары, исполнять почти бесполезную работу.
Косить белоус – дело не-обычайной трудности и, что важнее всего, казавшееся совершенно ненужным. Зачем косить, когда скотина предпочитает грызть ветки деревьев, вытаптывая его, белоус, ногами (на выгоне), но отец говорил, что «тверская корова зимой ясли съедает!». А мужики уверяли, что «наш теленок с голода волка сожрать может!» (вопреки поговорке: «Нашему теляти да волка поймати»). И косили белоус вопреки здравому смыслу и всякой целесообразности.
«…размахнись, рука!..» Размахнулась рука с косой острою со всей силою богатырскою. Прошла коса по стеблям белоуса, под самый корень подсекая их. А белоус пригнулся и… выпрямился, торчит, как ни в чем не бывало по-прежнему: руби еще раз по тому же месту!
Ломалось косье, обрывалась коса («разрыв-трава попалась»). Косари («вышли в поле косари до утренней до зари!..) двигались безнадежно медленно, размахивали косами изо всей силы, а белоус успешно сопротивлялся.
«Народолюбцы» удивлялись, а иногда и восхищались «отсутствием нервов» у людей физического труда, у мужиков прежде всего. А в действительности на этом сенокосе у мужика совершенно здоровые зубы начинали болеть, мигрень появлялась у женщин, нервные потрясения бывали у подростков!!! А работу такую крестьяне называли каторжной и хуже того.
Между тем у «барина» и у духовенства луга были все, как наши «Веретенки», а косили их лошади машиной – сенокосилкой, и убирали сухое сено конными граблями. На клевере, казалось, человек вообще ограничивался «шевелением» сена и управлением лошадьми.