Неизвестный солдат о себе и других
Часть 1. Из глубины жизни народной
Продолжение.
Наш мужчина на пашне бывал редко. Он предпочитал пахоту шитью обуви. Пахота – труд чисто механический и совершенно однообразный, не требующий никакого напряжения мысли. Сапожники, пошагав за лошадью час или день, пытались изобретать: устанавливали плуг на определенный уровень, привязывали к рукояти вожжи и, покрикивая на лошадь издали, садились «покурить» на межник. Некоторым удавалось приучить лошадей к пахоте автоматической, без хозяина… Большинство считало это баловством. Лошадь плохо соображала насчет поворотов, а иногда и «озорничала».
Во всяком случае работа человека на пахоте уже и в те годы нашими крестьянами считалась «в помощь лошади», т.е. для человека бессмысленной, неинтересной и очень мало приносящей пользы.
«Тяжелая и глупая работа», – говорил о пахоте Дмитрий Хлестов. (Работа водителя трактора посложнее, чем работа старинного пахаря, но и эта работа однообразна и механична, но поскольку трактора совершеннее лошади в техническом отношении, заставить его пахать без человека в дальнейшем не составит большого труда.)
Весенние работы, кроме пахоты в поле, посева яровых, боронованья – это работы в огороде и вывозка навоза. Об огороде говорить нечего, работа в нем исполнялась «между прочим», т.е. между работами в поле, но и она не была легкой: нужно было унавозить огород, вытаскать из подпола картофель и перебрать его, перетаскать его к месту посадки и посадить вручную из корзины. Дело это, однако, привычное, особого раздражения не вызывало.
Вторая по трудности и по бессмысленности работа – на покосе.
Писатели и поэты потрудились немало, чтобы прославить эту работу, чтобы выразить свое высокое восхищение, свою тонкую радость и пр.
«Пахнет сеном над лугами…» Но мы поспешили: прежде чем запахло сеном, над лугами и деревнями густо растекался другой запах: запахло навозом изо всех крестьянских и помещичьих дворов, из помещичьих домов гораздо хуже… там наемные мужики вывозили навозные ямы на поля из уборных, чтобы, смешав с землей или навозом скотским, разбросать его, где он будет полезен.
Мне могут поставить вопрос и не без упрека: зачем, дескать, я пишу о запахах, которые не имеют отношения к любви и наслаждениям? Протест, может быть, и уместный: зачем на самом деле говорить о вещах, издающих плохие запахи, разве нельзя без них, без этого?! Протестовать могут даже агрономы и зоотехники, ведь и они не без эстетических чувств и переживаний! И все же не писать нельзя. Пишу я о действительности, какой она была, пишу без всяких предвзятых мыслей, имею целью только одно – показать истину бытия народа без прикрас и преувеличений.
Без навозницы весь процесс сельскохозяйственных работ не был возможен, без навоза, вложенного своевременно и разумно, не могло быть урожая хлебов на нашей тверской земле.
Веселая работы была при вывозке навоза: с обоих концов деревни двигались в поле тяжелые возы и обратные пустые телеги, девицы и дети на этих телегах иногда пели веселые и задорные песни, лошади с пустыми телегами бежали весело и быстро. А на всех дорогах слышалось тяжелое кряхтенье, иногда злой, придушенный окрик. Мужчины и женщины накладывали навоз на телеги – труд многим сапожникам непосильный! Навоз с крупной соломой из подстилки выдирать из пласта было нелегко, с вилами нужно было действовать умеючи. Кто не умел или пытался похвастать силою, становился на всю жизнь калекой, бракованным. Такие освобождались от военной службы из-за грыжи, но радости никто из пострадавших не испытывал.
По окончании навозницы парни «купали» девок в пруду, символически помогая отмыться от грязи, приставшей к ногам и рукам, а нередко и к другим, менее видным местам. Были и смех, и песни, почему-то не вызывавшие никакого интереса у наблюдателей. «Чистые барышни» из помещичьих усадеб не очень завидовали нашим девицам, когда парни помогали им отделаться от последствий навозницы.
О покосе писали много и очень складно, видно, что прямо с «натуры» писали и не жалели самых возвышенных и искренних чувств. Писали о том, как хорошо, приятно поваляться на свежевысушенном сене, в копне, да еще и вдвоем…
Вспоминается картина художника несколько иного содержания, но суть ее та же. В поле, середина лета, он – студент, она – должно быть, гимназистка; ярко светит солнце, все зелено, а ржаное поле начинает желтеть, и среди высокой ржи, где сыро и прохладно… «все васильки, васильки, васильки»… (кстати, очень небезвредный сорняк). Он рвет их, чтобы поднести букет ей, а она, не утерпев, бросилась помогать… бегают, кричат, прыгают… О радость!.. О счастье!..