Незабытые воспоминания Дмитрия Сергеевича Базанова

Неизвестный солдат о себе и других

Часть 1. Из глубины жизни народной

Глава 2. Война и революция. 1904-1907 гг.

В УЧИЛИЩЕ

В училище меня принимал Петр Павлович Бобышев, учитель, заведовавший училищем. Он имел вид человека сурового и хотел (а возможно, и принужден был) казаться таким. На самом деле, как я убедился впоследствии, Петр Павлович был человек очень добрый, внимательный и высокой культуры, как и все учителя того времени в деревне. Теперь я догадываюсь, что мое принятие в училище не обошлось без помощи Александры Константиновны, вероятно, она писала Петру Павловичу обо мне. Может быть, прием был облегчен и тем обстоятельством, что в этом году (1907) в училище был недобор,

Село Губин-Угол – в 25-30 верстах от нашей деревни по большой дороге и верстах в 20 – лесами и болотами. Село и деревня Бережок расположены вокруг небольшого круглого озера, с четверть километра в диаметре. В селе и в деревне было до 200 дворов, дворов 150 в одном плане и дворов 50 в другом. Большая каменная церковь с очень высокой и толстой колокольней, казавшейся поэтому нескладной, лишней над небольшим кладбищем, окруженным белой оградой; фабрика обуви братьев Степановых в управлении старшего брата Дмитрия Петровича Степанова и несколько крупных мастерских в соединении с раздачей кожевенного сырья для пошивки обуви кустарям.  Фабрика имела некоторые машины, а мастерские ограничивались простейшими формами разделения труда.

Рядом с церковью – большой трехэтажный каменный дом, и позади него двухэтажный флигель в два этажа (второй этаж – деревянный): это и было здание училища. Главное здание было окрашено в белый цвет, покрыто блестящей крышей из оцинкованного железа; флигель – верх красный, а низ желтый, крыша – красная, железная.

Занятия в двухклассном училище строились по программам Министерства народного просвещения, а программа была довольно обширна и основанием имела педагогические идеи Ушинского и его сторонников.

Училище было ступенью перед учительской семинарией, но наиболее способные ученики через повторительный класс имели возможность поступить и в Смоленский учительский институт, могли занимать должности учителей в школах грамотности, а по военной линии получали право 2-го разряда, т.е. право быть зачисленными в школы прапорщиков.

Кроме того, с удостоверением об окончании училища можно было, доучившись год в городском училище, претендовать на 1-й классный чин (коллежский регистратор!) и служить, например, в почтово-телеграфном ведомстве: деревенским почтово-телеграфным чиновником или надсмотрщиком за телеграфной линией.

Все это было – «теория», как говорили старшие ученики, на практике все эти «права» и пожелания ничего не давали: в семинарии и учительские институты нашего брата принимали по конкурсу – десяток из сотни желающих, а в учительские институты конкурентами были сами семинаристы: «где уж нам…» Школы прапорщиков в мирное время не действовали, не было и школ грамотности, по крайней мере, в наших деревнях. Лучшая участь окончивших училище – быть приказчиком, конторщиком в торговом заведении среднего купца, писцом в каком-нибудь учреждении, в земстве, в волостном правлении, в худшем – стать босяком «на дне». О последней участи говорили местные сапожники.

Училище было земское, но в его названии упоминалось имя купца Мартынова: «Мартыновское двухклассное училище* Министерства народного просвещения».

Купец Мартынов происходил из местных крестьян, кустарей-сапожников. Желая увековечить свою память и оказать благодеяние своим односельчанам, он выстроил на свой счет здания училища и богадельни и вложил в банк капитал, на проценты с которого содержались богадельня (находившаяся в том же здании) и общежитие с питанием для учеников на 25-30 человек.

Богадельников было не менее 100 человек, они делились на два класса: одни были из местных бедняков – большинство, жили в первом, полуподвальном этаже, и зажиточные, вносившие по 200 рублей своих денег за комнаты и питание, жили во втором этаже главного корпуса. Наша «богадельня-общежитие» располагалась в первом этаже флигеля, наверху были две квартиры учителей. Но заведующий жил на третьем этаже, рядом с классами для занятий. Весь третий этаж и был под классами, их было пять, от первого до пятого, с шестым повторительным.

Кто был Мартынов – в селе крестьяне не знали, не знали и учителя, даже дед Матвей, дворник и сторож общежития, работавший чуть ли не с основания училища, ничего о нем рассказать не мог или не умел (он был неграмотным и часто пьян). Имя осталось, а все остальное свелось к очень короткой фразе: «был живоглот и мироед, каких мало!» За время пребывания в училище мы узнали, что Мартынов был жестоким эксплуататором, что деньги нажил на обмеривании, на обсчитывании работавших на него сапожников, и особенно много на «казне» не то в Севастопольскую, не то в Турецкую кампанию, иначе говоря, на поставках обуви для армии – сапог с картонными подошвами и гнилыми голенищами и т.д. Может быть, это и неверно, но другого мы не слышали.

И благодарности ему от жителей села никакой не было, наоборот, многие считали дело, им совершенное, для села почти вредным: какая польза от того, что в селе появилось гнездо нищих и целая ватага чужих мальчишек, готовых в любое время залезть в сад или огород, чтобы как-нибудь утолить постоянный голод или недоедание. Училище было чужим в селе. К богадельникам и к нам в их числе жители села относились с полным равнодушием, безразличием, а иногда с презрением и явной враждебностью. Мы отделены были ото всех глухой стеной этого безразличия.

Но главное было, конечно, не в этом, важное и существенное было в том, что крестьяне села Губин-Угол и ближайших деревень своих детей в училище не отдавали и поступали, с их точки зрения, правильно. По окончании двух классов учащиеся были в возрасте 14-15 лет, от сельского хозяйства отрывались, становились «учеными», с претензиями на «лучшую» жизнь, а ремесла никакого не знали. Что делать? Куда идти на работу?

Местные дети и учились только до 3-го класса – года обучения, кончали его, и отправлялись девочки на работу в семье (хотя здесь и девочки обучались сапожному делу), а мальчики – на липку. «Все лучше, чем ничего!»

Два с половиной года провел я в Губин-Угольском училище. Учился под руководством культурных, внимательных и строгих людей, строгих справедливо и разумно. Освободившись от самодержавного произвола, от семейного гнета отца, я в эти короткие тридцать месяцев свободно и без всяких трудностей поглощал знания, которые, как я неоднократно убеждался впоследствии, были вполне доброкачественными и довольно обширными, глубокими по содержанию. Учителя наши: Петр Павлович Бобышев и Николай Николаевич Захаров – были высокообразованными людьми, в среднем возрасте, в расцвете сил, преисполненные самых лучших стремлений. Мастера педагогического дела безукоризненные, они и нас стремились воспитать в духе идей Чернышевского, Добролюбова, Ушинского.

Очень нередко с этой именно целью они выходили далеко за пределы плана и программы училища по всем предметам, которые преподавали. Некоторым из нас они рекомендовали читать книги общеобразовательного характера за курс учительской семинарии и учительского института. Так я и познакомился с историей русской литературы, с элементами логики и психологии, с историей французской революции.

Даже священник Александр Невский, преподававший нам закон божий, казался человеком в некотором отношении свободомыслящим: он допускал вопросы, за постановку которых другой на его месте изгонял бы из училища. Это был глубокий старик, любивший часто выпивать, он и на занятия приходил навеселе, рассказывал анекдоты из жизни архиереев, называл «Ветхий завет» собранием старинных сказок еврейского народа, обещал «показать всю механику церковной службы и таинств на практике», но из-за болезни не смог познакомить нас с этой «механикой». У него было две дочери-учительницы. Старшая была все время дома, не работала, говорили, что она принимала участие в революции и отдана на попечение родителей. Нам, когда мы приходили в дом священника, где он иногда и обучал нас, т.к. был стар, болен, а порой и пьян, не мог прийти сам в училище, казалось, что она стыдится за положение своего родителя.

Помимо обязательной и рекомендованной учителями литературы, у нас в общежитии ходили по рукам книги и брошюры, журналы и листовки, изданные революционными партиями, в их числе и нелегальные (1907-1909 гг.). Мы читали их с таким же усердием, как и рекомендованные книги и журналы. Само собой разумеется, все были искренними революционерами, сторонниками победы революции. Даже Петька Козлов, сын ларцевского урядника, уверял, что и он, как и все, за революцию. Мало того, он пытался и отца своего представить чуть ли не покровителем революционеров. Отец Петьки Козлова, старик лет 70, участник войны 1877 года, дряхлый и беспомощный, и на самом деле вряд ли мог приносить какой-либо вред революционерам.

На снимке: храм в селе Губин-Угол, близ Кимры, Тверской губернии в конце XIX — начале ХХ века.

Оставьте комментарий