Незабытые воспоминания Дмитрия Сергеевича Базанова

Неизвестный солдат о себе и других

Часть 1. Из глубины жизни народной

Глава 2. Война и революция. 1904-1907 гг.

Продолжение.

Откуда, из какого источника попадала к нам нелегальная литература – не знаю, и другие не могли сказать, но нам было известно, что брат нашего соученика Егора Тунцова, студент Харьковского университета, медик, был участником революционной борьбы, выслан на родину, что в селе некоторые крестьяне держали связь с социал-демократической группой Александра Александровича Гладилова в Кимрах, что брат учащейся Патрикеевой был «замешан» в революционных событиях и находился под надзором полиции. Говорили, что даже фабрикант Д.П. Степанов помогал сторонникам революции денежными средствами, когда в этом была необходимость.

Вполне возможно, что в этих сообщениях было кое-что и преувеличено, кое-что и от фантазии, но нельзя сомневаться в том, что многие крестьяне-кустари в селе Губин-Угол и окрестных деревнях были прямыми сторонниками революционного движения против царизма.

Заведующий училищем П.П. Бобышев и его заместитель Н.Н. Захаров в революции не принимали участия, но за чтение запрещенных революционных книг нас не преследовали, хотя, конечно, и знали о том, что мы читаем их, а сами они, несомненно, были под неусыпным надзором. Среди богадельников был один очень скверный старик-черносотенец Софрон. Мы знали, что он доносил полиции на всех, кто работал и жил в доме. У нас с этим добровольным царским шпионом шла постоянная и жестокая война, его все ненавидели.

Один из учителей младших классов Николай Зиновьевич Синицын был человеком странным: он пил, напивался до потери сознания, иногда и на уроки приходил пьяный. Другие учителя упрекали его за это, но «жалели». Синицын был сыном помещика из Паскинской волости (усадьба в 9-10 верстах от нашей деревни и в 25 верстах от Кимр), лет 27-30, высокий, черноволосый, красивый, без бороды и усов; образование имел не педагогическое, учителем стал случайно, «по необходимости». Брат его – студент, будучи в составе эсеровской боевой группы (пятерки), получив приказ от партии убить какого-то высокопоставленного чиновника, не смог исполнить его. Летом, находясь в имении отца, ушел в лес и выстрелом из ружья уничтожил себя (об этом рассказывали «понятые» из крестьян, при которых производилось следствие «О самоубийстве с политическими мотивами»). Рассказывали и подробности: Синицын-студент выстрелил в рот, а чтобы произвести выстрел, снял сапог и спустил курок большим пальцем ноги, так и лежал с разбитым черепом, с босой ногой. Крестьяне, связанные с местными эсеровскими организациями, знавшие лично застрелившегося, утверждали, что Синицын «не струсил», как сообщали представители власти, а «признал» убийство отдельных лиц, т.е. индивидуальный террор, политически вредным, разошелся во взглядах с центром своей партии (с Азефом?!), знал, что ему это даром не пройдет, у него были партийные тайны и связи, его непременно убили бы его сообщники по партии, решил покончить с собой сам. И рассказчики добавляли: «а может быть, он и получил приговор партии о смерти…»

Я слышал о самоубийстве Синицына раньше, но эти подробности узнал только зимой, возвратившись в деревню на каникулы, когда рассказал о составе учителей и назвал фамилию Синицына дома и соседям. Особенно много знал об этом М.В. Усачев, уроженец деревни Янино близ усадьбы Синицына, ходивший посмотреть на самоубийцу.

Казнь Синицына произвела в свое время на всех крестьян очень тяжелое впечатление, а основание ее вызвало возмущение действиями эсеров. «Серьезные» мужики смотрели на это, как на обыкновенную уголовщину. По-видимому, под влиянием этого события начал пить и Николай Зиновьевич, но ходили слухи, что и этот Синицын был причастен к эсеровской группе, погубившей его брата. Что эсеры были способны на уголовные преступления в отношении даже частных людей и что местные эсеры в своих действиях почти сливались с бандитскими шайками, в этом мы убедились впоследствии.

Наш ученический коллектив (в общежитии жило человек 25) был вполне дружным и не страдал от пороков, описанных Помяловским и Никитиным в их воспоминаниях о бурсе. Питались мы из общей кухни с богадельниками второго разряда плохо: пища была очень грубая, а кухарка Анна – весьма неряшливой, но среди нас не завелось ни стяжателей-кулаков, ни попрошаек-подхалимов. Сторож, старик Матвей, пил водку и оставлял иногда в отдушине печной трубы неопорожненную посуду с водкой, но никто не соблазнился на эту приманку. Он же курил махорку и оставлял запасы ее в том же месте. Курить пробовали все, но никто из нас не втянулся в куренье табака в школьные годы (может быть, потому что махорка Матвея была особого приготовления и обладала крепостью невыносимой). Но ссоры и даже драки бывали, хотя и редко. Никаких надзирателей мы не знали, в общежитие заходил раза два за год Петр Павлович, проверял санитарное состояние и оставлял нас до следующего посещения под руководством своих выборных старост.

На полях между деревнями Поповка и Святье и селом каждое воскресенье осенью и зимой шли бои двух довольно больших армий – знаменитые кулачные бои, сохранившиеся с древнейших времен как особый вид спорта. В этих боях мы непременно принимали участие, выступали особым отрядом на стороне обитателей Губин-Угла; только за это губин-угльцы и признавали нас «своими». Выступали не без успеха. Здесь мы получили неплохую боевую закалку, о ней придется говорить в своем месте, и научились ценить товарищескую взаимопомощь и отвагу. Правила боя были общепринятые, соблюдались самым тщательным образом: пьяные к бою не допускались, лежачих не били и не топтали ногам и т.д. Не было известий и об увечьях или о смерти кого-либо из сражающихся. Был случай, когда в «чистый понедельник» под Соболевым и Прислоном (деревни на противоположных берегах Волги) народу на бой собралось так много, что во время свалки треснул в нескольких местах лед и Волга пошла – два или три человека утонули.

Предоставленные самим себе в отношении быта, управляясь выборными, мы привыкли к настоящей свободе и демократическому способу руководства, это способствовало развитию независимости характера, самостоятельности и даже некоторой гордости и самоуважения; на этой почве развилось чувство собственного достоинства, вызывавшее у нас преклонение, как самое важное в жизни человека.

Возвращаясь к нашим настроениям, необходимо сказать, что наше революционное устремление было искренним и искало практического оправдания; у каждого из нас была записная книжечка, в которую заносились нами революционные песни и стихи «на память!». Мы разучивали мотивы песен, а потом передавали сверстникам в своих деревнях.

Так проходило наше обучение в школе и воспитание. Почти все мы оказались сначала в армии, а потом бойцами Февральской и Октябрьской революций. Многие – членами партии большевиков. Даже Петр Козлов погиб в качестве комиссара продотряда, собирая где-то на Тамбовщине продразверстку, он убит кулаками, поднявшими восстание против Советской власти. Николай Федулов был красным офицером, Коротков – секретарем волостного исполкома, Иван Быков – секретарем Кимрского уездного исполкома и т.д.

*Двухклассные начальные училища возникли в России в 70-х годах XIX века в ряде крупных сел, на отдельных больших ж/д станциях и в некоторых уездных городах. Срок обучения пять и шесть лет. Первые три года считались 1-м классом, 4-й и 5-й год составляли курс 2-го класса.

На снимке: кузнецы у деревенской кузни, Тверская губерния, 1905 год.

Оставьте комментарий