Неизвестный солдат о себе и других
Часть 1. Из глубины жизни народной
Глава 2. Война и революция. 1904-1907 гг.
Продолжение следует.
Классовая борьба обостряется
Дни моих занятий в училище закончились. Я получил свидетельство, в котором говорилось, что я имею отличные знания по всем предметам программы и мне предоставляются на военной службе права 2-го разряда. Грамотные соседи в деревне проявили некоторый интерес к этому документу. Что значит «права 2-го разряда» никто не мог определить; некоторые думали, что я буду в ратниках ополчения 2-го разряда, но это было неправильно – от военной службы лица, окончившие учебные заведения вроде нашего училища, не освобождались. Другие смеялись, говорили, что теперь я должен считать себя человеком второго разряда. В насмешке была истина. После двух-трех дней радости мне пришлось убедиться, что радоваться-то как раз и нечему, что я действительно оказался в положении второразрядника.
Мечта о поступлении в учительскую семинарию рассеялась очень быстро: не было денег на поездку в отдаленный город, хотя бы в Торжок или Ржев, да и не в чем было ехать, из старой одежды я вырос, а новую отец «посоветовал» приобрести на свой счет.
Лето я провел, работая в сельском хозяйстве, осенью отец сообщил, что ему очень нравится одно правило старинных немецких мастеров, о котором он прочитал в книге; по этому правилу, мастер, вырастивший сына, давал ему рубль на дорогу и отправлял искать работу по всем странам Европы: «Выйдешь в люди – честь и хвала! Не выйдешь – вина твоя». Отец упустил из виду, что старинный мастер не только выращивал сына, а и учил его своему мастерству, доводил его до знаний и звания подмастерья, прежде чем отправить из дому с рублем в кармане искать работу; у меня никакого звания мастерства не было…
Я ушел из семьи, со двора, с узелком хлеба и картошки, полученным от матери. Мать и тетка Пелагея дали понять, что они не оставят меня в трудные дни без помощи, «чего-чего, а хлеба-то с картошкой ты сам для себя наработал…» А тетка, несмотря на свою безграмотность, напомнила мне, что «участник в семейном наделе» не может быть лишен своей доли в хозяйстве. Это значило, что я был «ревизской душой», обязанной пахать землю и платить подати.
Нужда заставила обратиться к исканию работы, где требовалось уменье читать, писать и считать, ближайшим местом, где это знание имело хотя бы какое-нибудь значение, была волость с ее учреждениями и село с большим числом торговых заведений.
Самое лучшее для меня было бы отправиться в Кимры, там было множество промышленных и торговых предприятий, контор и прочих «мест» письменного, счетоводного и конторского труда, но… в Кимрах я никого не знал и остановиться там было негде, не у кого, было известно, что хозяева не берут на работу без рекомендаций даже поденщиков.
Остановился я в селе Ильинском у бабушки Елизаветы Моталкиной, сестры моего деда, тетки отца. Старуха-бобылка собирала милостыню, ходила «по миру», но производила неплохое впечатление, была опрятна и умнее многих других. Избушка ее была ветхая, покосившаяся набок, стояла позади дома ее родственника по мужу, на задворках. У бабушки Елизаветы была дочь Матрена, «холостая», здоровенная женщина, она жила в работницах у кого-то из кулаков, матери не помогала. Мало того, приходя домой изредка, искала «чего бы поесть».
Первое время я разносил почту по деревням волости раза два в неделю, получая за это 2 рубля в месяц. Немудрено поэтому, что, делясь с бабушкой Елизаветой хлебом и картошкой, полученными от матери, я слышал иногда: «Ты вот этот кусочек хлеба-то съешь, мягкий, его мне Матрена подала, она ведь сродни нам, добрая…» Я не обижался, но есть «поданный» хлеб-«милостыню» не хотелось.
В Губин-Угле мальчишки дразнили нас «богадельниками», теперь в селе Ильинском я слышал вслед себе: «Нищий, бобылку объедаешь!» Время это для меня было невыносимо тяжелое. Я действительно был нищим: почти «сбирал», разнося почту (меня в дальних деревнях кормили иногда те, кому я доставлял письма), между тем у меня было «Я», развившееся на чтении всевозможных книг и на успехах в учебных занятиях; я был самолюбив и вспыльчив, резок. Хождение по большим, длинным проселкам между деревнями избавляло меня от столкновений и встреч с людьми, но способствовало развитию замкнутости и отчужденности. Постоянное недоедание, истощение физическое повело к тому, что я заболел «голодным лишаем» и долго не мог избавиться от него. Это еще больше отдалило меня от сверстников.
Земство предприняло реформу крестьянского окладного от огня страхования построек. Потребовалось изменить форму и содержание всех страховых листков на каждый крестьянский двор. В районе действия Ильинского земского страхового агентства было четыре волости, до 10 тысяч дворов, всего нужно было переписать до 20 тысяч документов – это была очень большая и довольно сложная работа. Страховой агент Н.Ф. Лагерников предложил всем, кто умел писать без ошибок и разборчиво, исполнить ее с платой по 1 копейки за листок.
На 600 жителей села Ильинского таких переписчиков нашлось всего пять-шесть человек; на мою долю досталось более трети работы. Писал я листки день и ночь, получил частями около 60 рублей; это было очень много по тому времени. Купил одежду и обувь; но дальше все было испорчено: я не сумел отстоять и сохранить независимость самого себя. Под давлением уговоров матери я возвратился в состав семьи, вошел в соглашение с отцом. Примирения в полном смысле не было, но я снова оказался среди членов семьи на общих для всех основаниях.
Моя удача восстановила мою зависимость от хозяйства отца. Часть денег я отдал отцу за продукты питания, а это скоро забылось. По-прежнему я жил в селе у бабушки Елизаветы. Как и раньше, спал на соломенном постельнике на полу. Но теперь открыто носил из дома продукты; мы потребляли их вместе – мать наказывала: «Ты и бабушке Лизавете дай, она хорошая, добрая. А жить ей нечем…» Дочь бабушки стала чаще бывать и, как и раньше, искала чего-нибудь поесть.
Работая в страховом агентстве, я познакомился с очень хорошими людьми, культурными и внимательными, это послужило причиной серьезного изменения в моем положении и во всем образе жизни.
До этого людей интеллигентных я видел только в качестве учителей или посторонних, далеких, часто смотрящих на меня и на других, подобных мне, сверху вниз и даже с пренебрежением, а то и с презрением; здесь я встречался с интеллигентными людьми повседневно, работая с ними рядом, почти на равных основаниях.
Руководителем страхового агентства был назначенный Тверской губернской земской управой Николай Федорович Лагерников, человек лет 32, имевший среднее образование. Он был человек серьезный и специалист высшего класса: качество высокой точности и необычайной аккуратности в работе выражалось в строжайшей дисциплине к себе и к подчиненным; он не допускал ни малейшего отклонения от правил и инструкций, установленных для деятельности учреждения, которое возглавлял, и не допускал нарушений распорядка дня в работе.
На снимке: расстрел демонстрантов у Зимнего дворца, 9 января 1905 года.