Неизвестный солдат о себе и других
Часть 1. Из глубины жизни народной
Глава 2. Война и революция. 1904-1907 гг.
Продолжение.
На одном из волостных сходов представители деревень подняли вопрос о необходимости постоянной и скорой доставки почты – кое-кто из крестьян уже выписывал газеты, а получать их могли только раз в неделю или случайно через старост. Сапожники из Москвы и других городов стали чаще писать письма и т.д. Сход постановил отпустить из волостных средств по 8 рублей в месяц сверх обычных расходов на доставку почтовой корреспонденции в деревни регулярно и прямо в руки получателей. Решение это поддержал и страховой агент Н.Ф. Лагерников; он просил поручить это дело мне, как человеку грамотному и уже знающему хорошо волость, со своей стороны обещал платить за доставку его извещений страхователям по 4 рубля в месяц (из средств земства). Поддержал это предприятие и начальник почтово-телеграфного отделения Фиалковский.
Так устроилось дело с моим заработком; за харчи я уже платил по 8 рублей, как и другие члены кружка. Но главное было не только обеспечение средствами к жизни – жить я мог теперь и в семье отца, если бы задачей было только добывание пищи и поглощение ее: отец начал сеять много льна, замучил на работе мать, тетку и сестер, и мне бы работы по льну нашлось достаточно. Главное состояло в том, что, приобщившись к литературе и деятельности среди людей, имевших отношение к революции, я не мог отстать от этой деятельности, отказаться от постоянного общения и занятий наукой при их помощи.
Я хотел учиться, чтобы знать, что делать и как делать. Хотел знать, что делать полезное для участия в подготовке революции, в революционной борьбе.
Дмитрий Федорович Кулаков упорно готовился к поступлению в Учительский институт. Среди его книг были учебники за курс учительской семинарии, за старшие классы гимназии и частью за курс Учительского института. Я взялся за изучение их, пожалуй, с большим рвением, чем сам их обладатель. Д.Ф. с удовольствием помогал мне. Мы выписали издание Общества студентов Санкт-Петербургского университета «Университет на дому» и издательства «Благо» – «Гимназия на дому». Учились вполне успешно, я даже увлекался изучением немецкого языка, хотя знание его при поступлении в Учительский институт и не требовалось.
Кроме чтения учебников, Д.Ф. устраивал особые чтения вслух. Мы собирались по вечерам в помещении страхового агентства, где никто не жил, и слушали. Читал Д.Ф. с большим увлечением и мастерством. Обсуждали прочитанное, спорили, курили (табак доставлял сам хозяин в неограниченном количестве высшего сорта). Иногда засиживались до рассвета.
Один раз Кулаков, закончив повесть «За монастырской стеной», сказал: «Этого довольно, пора приниматься за настоящее дело!» Он достал из шкафа, где хранились бланки страховых листков, книжку: Каутский «Экономическое учение Карла Маркса» – и начал медленно читать ее с первой страницы. Мы внимательно слушали. Д.Ф останавливался на основных определениях, разъяснял. Прошло не более часа, как всем стало ясно, что книжка нам не по силам, что содержание ее предполагает для понимания его более обширных знаний, чем те, которыми мы располагали в то время. Первым задремал и ушел Чагин, затем я стал чаще останавливать Кулакова на «непонятных словах и выражениях», а вслед за мной и сам Д.Ф. пришел к выводу, что так изучать политическую экономию невозможно.
«Придется читать эту книгу каждую страницу и перечитывать, как учебник, записывать главное, читать про себя, а потом уже вслух и обсуждать», – сказал он.
Я просил его разъяснить, почему так получается: книжка написана, кажется, просто, а понять ее содержание сразу нельзя? Д.Ф. ответил, что эта книжка – краткое изложение «Капитала» К.Маркса – великого ученого и революционера, а «Капитал» в трех томах имеет более двух тысяч страниц, в нем все доказательства, а здесь, в книжке Каутского, даются только выводы. Он обещал достать «Капитал» Маркса.
Я все же упорно изучал книжку Каутского. После повторного чтения начал кое в чем разбираться. Вместо «Капитала» Кулаков получил из Кимр книгу В.Железнова «Курс политической экономии», легче от этого не стало, книга была обширная, пухлая, путанная, и теория изложена в ней не та – скорее, мы не нашли в ней никакой теории. Снова перечитывали и обсуждали книгу Каутского.
Через некоторое время у Кулакова появилась книга «Развитие капитализма в России» Ильина. Он с некоторой торжественностью вынул эту книгу из шкафа, положил на стол и сказал с большим удовольствием: «Книгу эту мне дали знакомые под обязательство возвратить через две-три недели. Это очень редкая книга: она удостоилась особого внимания полиции – ее сожгли!»
Но кто был автор книги, он точно не знал, сказал только, что Ильин – большой ученый из молодых, что Ильин был в ссылке, может быть, и за эту книгу.
Мы с огромным вниманием и великим желанием принялись за чтение. Но прошло не более получаса, как все почувствовали серьезное беспокойство: содержание первой главы было совершенно непонятно. Боялись, что и все содержание книги «не для нас…». Это было бы большим несчастьем, да и самолюбие сильно страдало. Перешли непосредственно к изучению главы 2-й и следующих глав. Дело пошло вполне успешно.
Углубились в исследование процесса разложения крестьянства, мы обнаружили, что «все это было, как и у нас…». Мы встретили много сведений, известных нам по нашей собственной работе в страховом агентстве, особенно сведений о крестьянах, ремесленниках, кустарях; мы узнали, что наш крестьянин-сапожник, работающий на хозяина, – «рабочий с наделом», а сапожник из бобылей – «рабочий на дому» и т.д. Это было очень важно для правильного понимания классовых интересов основной массы населения вокруг Кимр, населения и наших деревень, для правильного определения направления классовой борьбы в нашем районе.
Упоминание Ильиным нашего Кимрского кустарного производства вызвало у меня прилив чувства местного патриотизма: вот, дескать, какие знаменитые наши сапожники, удостоились чести быть упомянутыми в ученой книге! Кулаков, однако, быстро охладил меня: «Кимры и окружающие село деревни – гнездо самой дикой, варварской эксплуатации, царство хозяев-кулаков, мироедов, способных на любое мошенничество для наживы, и почти беспомощных в борьбе с ними полупролетариев, угнетаемых беспощадно, спаиваемых казенной водкой и одурманиваемых духовенством и разным жульем из «институтов Нью-Йоркских знаний». Радоваться тут нечему, тем более гордиться родством с этим районом».
Мы пришли к выводу, что Ильин не просто ученый, как, например, историки Соловьев, Грановский, как педагог Ушинский, а большой ученый, достигший последних глубин в исследовании жизни русского общества, вскрывший законы истории, которым подчиняется его развитие. Мы заключили с естественной для нас в то время наивностью, что Ильин – «профессор» и пишет он гораздо понятнее Каутского и других экономистов.
Достал Кулаков в Кимрах и книгу «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов». Книга производила особое впечатление своим внешним видом: она была напечатана на плотной глянцевитой бумаге, темно-синими буквами, с большими промежутками между строчками, и формат ее был больше обычного. И в содержании этой книги мы разобрались с большим трудом; первая часть требовала знания истории философии и истории философской борьбы между различными группами интеллигенции в России, а мы знали об этом очень немного, да и то из книг художественной литературы, да и теория диалектического материализма сама по себе нелегко давалась при первом ознакомлении. У меня сверх того вызывало немалое удивление и неудовольствие то, что революционеры оказались далеко не одинаковыми, имели различные взгляды на революцию, враждовали между собою. Кулаков очень внимательно относился к моим переживаниям, настойчиво разъяснял, доказывал, уверял в справедливости одних и в несправедливости других. Себя он называл сторонником социал-демократов.
На снимке: уборка льна в деревне всегда была тяжелой ручной работой.