Незабытые воспоминания Дмитрия Сергеевича Базанова

НЕИЗВЕСТНЫЙ СОЛДАТ О СЕБЕ И ДРУГИХ

ЧАСТЬ 1. Из глубины жизни народной

ГЛАВА 1. Один из множества великого

  1. Матери крестьянские. 1900-1905 гг.

Происхожу я из бедняцко-середняцкой крестьянской семьи, из семьи ремесленника-полурабочего, сапожника, как и все крестьяне в деревнях вокруг Кимры. Родился в сентябре 1894 года в деревне Молоствово Ильинской волости Корчевского уезда Тверской губернии, ныне Кимрского района Калининской области. Первыми воспитателями моими были: моя мать Пелагея Матвеевна Базанова, тетка – сестра отца – Пелагея Федоровна, тетка – сестра матери – Надежда Матвеевна и все матери из других семей нашей деревни.

Мать Д.С. Базанова, Пелагея Матвеевна

Моя мать была такой же, как и все, но отличалась от других тем, что умела читать и писать, редкий случай по тому времени. Когда я подрос, мать рассказала мне, как она стала грамотной: ей было 16 лет, когда в соседнюю с их деревней (Ершово) деревню Воронцово пришла молодая женщина, назвалась портнихой и осталась жить с крестьянами. Женщина была очень хорошей, она стала собирать у себя девочек и взрослых девушек и обучать их грамоте. За это звали ее учительницей. Научилась у нее грамотности и моя мать. Потом женщина-учительница из нашей местности ушла. Кто она, куда ушла, мать не знала. Это было в 1870-е годы.

Ранней весной мимо нашей деревни шли толпами женщины и девушки «в работу». У некоторых женщин на руках грудные младенцы. Бывало так, что к нам в избу заходили эти женщины, кормили младенцев грудью и… плакали, плакали – и дети и матери.

«Ма! Что они плачут?» – спрашивал я. Мать отвечала: «Они идут в работу, идут далеко, едят сухари с водой, вот ребёночка-то и нечем кормить, молока-то в груди у матери нету».

Я не отставал с вопросами: «Зачем идут в работу, дома работать можно, зачем несут маленьких?..» и так далее. Мать терпеливо отвечала: «Земли у них мало, кругом болота, хлеб не родится, есть дома нечего, вот и идут, а то зачем бы им идти… А ребёночка не на кого оставить, вот и несут с собой в работу…»

«Ма! А ты пойдёшь в работу?» – «Не будет хлеба и я пойду…» – «А меня возьмёшь?» – «Нет, тебя не возьму, ты уже большой». Меня она думала оставить с тёткой Пелагеей или у бабушки Анны.

Шли «в работу» карелки из волостей Ильгощинской и Погорельцевской, шли изо дня в день, неделями, с холщовыми мешками за плечами, в чунях, намокших от грязи, иногда в лаптях, в домотканых поневах, кафтанах дерюжных, в домотканых полотняных (из новины) платьях. Шли старухи, опиравшиеся на палки, пожилые и молодые и подростки-девочки. Младенцы на руках у женщин иногда затихали совсем. Этих поп Иван с краткой молитвой отправлял в могилы, а подруги матери умершего говорили: «Что ты плачешь, глупая, бог дал, бог и взял, он знает, как тяжело тебе, вот и сделал полегче». Моя мать говорила: «Отмучилась ангельская душенька, теперь матери его будет лучше, пойдёт в работы без тягости…» Я слушал эти разговоры, но почему-то не мог согласиться даже с тем, что говорила моя мать.

Исследуя аграрный вопрос в Тверской губернии, я в 1928-1929 гг. нашёл основание так поразившего меня бедствия народного, но сущность процесса была доступна моему пониманию и в детские годы: «В работу идут те, кому есть нечего, а младенцы помирают от того, что у матерей от голода молоко пропадает!» Это мы все очень хорошо понимали. (В 1902 году в Тверской губернии из 100 тысяч родившихся умерло на первом году жизни более 40 тысяч человек!)

А кроме того, мы сами все знали, что такое голод. Не было ни одной зимы в мои детские годы, когда с наступлением «великого поста» мы всей семьёй не переходили бы в питании на хлеб из ржаной муки пополам с мякиной, отрубями, с дурандой (жмыхи из льняных семян) и даже с лебедой. Мне были хорошо знакомы поговорки наших мест того времени: «Запасай лебеду на беду!», «Не беда, коли нет хлеба, да есть лебеда»,«Доживёшь до беды, коли ни хлеба, ни лебеды».

От «черного» хлеба (со жмыхами хлеб чёрный и тяжёлый) живот раздувался горой, есть хотелось при этом до тошноты, до потери сознания. Весной по только что оттаявшим полям мы, мальчишки, ходили в поисках «пестов» – растения несъедобного, ядовитого, многие отравлялись им. Отравился на седьмом году жизни и я, лежал месяц на соломенном постельнике в избе, находясь между жизнью и смертью. Лечили псаломщица и деревенские старухи-знахарки. Мать уже считала меня «покойником», я слышал, как она говорила об этом с подругами («покойник» – наименование-то какое!), но тётка Пелагея «отходила» меня, день и ночь она сидела возле моей постели, охраняла, как она сама говорила, от смерти. Я выздоровел.

Лет семи от рождения я увидел, что мир взрослых устроен очень несправедливо, что грабёж и воровство отнюдь не исчерпываются действиями тех удальцов, которые нападают на прохожих и проезжих где-нибудь в лесу, на больших дорогах, чтобы грабить их, или которые «подламывают» амбары богатых мужиков и торговцев, воруют добро. Это случалось редко, а «удальцы» эти назывались грабителями, ворами, разбойниками и обычно после каждого «дела» попадали надолго в тюрьму. Мне пришлось убедиться на опыте, что занимаются грабежом и весьма почтенные люди, грабят бедняков днём и совершенно открыто, и не попадают за это в острог, как обычные грабители и воры.

Летом у матери с тёткой был горячий и долгий спор: они ругались целый день и целый вечер. Мать договорилась с попом о. Иваном косить у него «исполу» траву у старого погоста, а тётка была не согласна, была против этой работы на попа. Она говорила: «Задаром придется работать, поп ограбит, возьмет себе больше, а трава плохая…» Меня очень удивляли такие слова о попе. «Поп – святой, а святые не грабят». Но тётка оказалась права.

Когда сено было скошено, высушено и подгребено матерью и тёткой при моём участии, мы с матерью остались, чтобы сложить его в копны. Был уже вечер. Лужок был неровный: где зелёная трава мягкая и густая, где белоус, а по кочкам – кукушкин лён. Мать заставляла меня перемешивать сено, но копны получились всё же неровные, не одинаковые. Мать подсчитала – получилось нехорошо… «Почему нехорошо?» – спросил я. «Число нехорошее, – ответила мать. – Тринадцать, о. Иван возьмёт себе больше!» А перекладывать было поздно: о. Иван был уже здесь.

Несмотря на старость (ему было лет 60, у него была длинная седая борода), он проворно бегал от одной копны к другой, показывал пальцем и говорил: «Эту копёнку мне, и эту, и эту…». И насчитал так семь копён самых лучших. Мать просила разделить седьмую копну пополам, но ответ был строгий и вразумительный: «Ты обмануть меня хотела, а бог всё видит, вот бог и наказал тебя за грехи, за жадность…» Мать замолчала. Очень скоро появились поповы дроги, запряженные крупной сытой лошадью, правила дрогами работница. Сено они увезли.

Я спросил мать, за что обидел её отец Иван, сказал, что она жадная, и за что поп взял сено, ведь сено-то наше, мы его накосили, высушили, сложили в копны, а он взял и увёз больше половины! Мать ответила: «Отцу Ивану земля принадлежит, и трава его…»

Мне казалось это неправильным: если трава попова, пусть он сам и косит её и сушит. Мать разъяснила: земли у попа много, а работников двое – сам он и работница, «где им одним скосить и убрать все». Разъяснение матери было совершенно неубедительным.

Долго я не мог отвязаться от мысли: почему у попа земли больше, чем у других, больше, чем он может обработать своими руками, и по какому праву он отнял у нас то сено, которое я сам, мать и тетка приготовили на зиму для нашей лошади, коровы и овец. Оказалось, что пострадала от произвола и жадности попа не только наша семья; поп всех, кто снимал у него покос исполу, обманул так или иначе. Это неправильное присвоение моего труда вызывало у меня озлобление, и кроме того, «поп – святой, у бога служит, а врёт, разве мать думала его обманывать? Мать никогда никого не обманывала!» Тётка снова громко ругалась, называла попа грабителем, мироедом. Мне это теперь очень нравилось, а покорность матери казалась «стыдной». И ещё поп, когда пришёл на покос, сказал: «Мир вам» и «помогай Бог!». Какой же мир, и как и кому бог помогает?

* * *

В этом же возрасте (до семи лет) я познакомился и с диким произволом семейного самодержавия. Домохозяин-дед, отец был неограниченным владыкой, «самодержцем» в семье: дома, на работе, в поле, в лесу, в гостях – где угодно. Это, освященное веками церковью, утверждённое властью вышестоящей и признанное всем крестьянским миром установление почиталось всеми непоколебимым основанием семейной и общественной деревенской жизни. Никто, даже самые своевольные люди в деревне, не смели возражать против него! Мало того, это было столь обычно и обыкновенно, что никто из жителей деревни в действительности и правильности этого установления ни на минуту не допускал и малейшего сомнения. Отец – хозяин дому, владелец всего семейного имущества, организатор-управитель всего хозяйства своего двора, распорядитель, «кормилец» и поэтому никем и ничем не ограниченный владыка, князь, царь, боярин, крепостник-помещик в границах «своего» надела.

Он был волен в жизни всех домочадцев: матери, жены, детей, работников, работниц. Волен был он и в смерти их, конечно, ибо смерть от постоянных побоев жены, ребёнка («…побоями в гроб жену свою вогнал…») в вину «отцу» даже деревенским миром не ставилась.

Но действие этого мужицкого самодержавия и произвола в семейной жизни в раннем детстве я наблюдал как бы со стороны, у ближайших соседей. Мой отец, как и многие сапожники из нашей деревни, круглый год работал где-то под Москвой, в мастерской хозяина, дома бывал только на время уборки урожая, недели три – месяц. За это время он не успевал озвереть, как говорила мать, хотя и он не отказывался от кулачной расправы.

Находился всё время дома и не был мастером по сапожному ремеслу Дмитрий Егоров Хлестов (Маркин), отец моего сверстника и самого близкого друга Ивана Хлестова. К нему, к Дмитрию Хлестову, как нельзя лучше подходили слова Некрасова: «Он до смерти работает, до полусмерти пьёт». Пил Хлестов-отец до полусмерти часто, пил, играл в карты, дрался. Но когда был трезв, любил читать книжки и читал много. Таких как он в деревне было немного, но все же он не был исключением.

Продолжение следует.

На снимке: Д.С. Базанов, фото Л. Шокина, 1918 год.

Оставьте комментарий