Неизвестный солдат о себе и других
Часть 1. Из глубины жизни народной
Глава 2. Война и революция. 1904-1907 гг.
Один из последних сатрапов Николая II – Столыпин взял на себя непосильную задачу: укрепить расшатанный революцией, прогнивший сверху донизу трон самодержавия путем земельной реформы. Имея целью задушить крестьянскую революцию и создать в деревне опору царизму из «крепкого», т.е. зажиточного мужика, в виде личного и потомственного собственника земли – землевладельца (подобного всякому частному землевладельцу-помещику), Столыпин предпринял, во главе подобранных им министров, целую систему мероприятий для разработки и осуществления на практике законоположений, ядром которых были закон 9 ноября 1906 года и вытекающий из его природы закон 14 июня 1910 года.
Столыпинская аграрная реформа сохраняла неприкосновенной аграрную монополию помещиков, бывших крепостников и наследников их, и купивших у них землю капиталистов, мещан и деревенских кулаков. Следовательно, касалась непосредственно только общинного, мирского, надельного землевладения и направляла развитие капитализма в деревне по прусскому пути. Так обобщила наука (Ленин) историю коренного преобразования крестьянского хозяйства. Я не только наблюдал это преобразование непосредственно с внутренней стороны, но и принужден был принимать в нем участие, наряду со всеми крестьянами, как сын своего народа.
Мне пришлось изучать этот процесс и по другой причине: с 1910 года мне поручили записывание в книги приговоров деревенских сходов об укреплении крестьянами надельной земли в личную собственность, а затем и приговоров о выделе этой земли на отруба.
Закон 9 ноября, спустя довольно продолжительное время после опубликования, все же начал привлекать внимание крестьянства. Проявили к нему интерес прежде всего мужики богатые, извлекавшие доход из сельского хозяйства путем эксплуатации батрачек и поденщиков, и крайние бедняки, давно потерявшие самостоятельность, земля за которыми числилась по наделу номинально. Богачи спешили укрепить в личную собственность свои наделы и заставляли делать это бедняков, имея целью купить наделы бедняков, а потом вместе всю землю, по наделу и купленную, выделить в один участок, к одному месту на отруб или на хутор. Вскоре к ним присоединились сапожники-жители города, также спешившие выручить хотя бы толику за свою землю, получившую неожиданно некоторую денежную стоимость.
Одним из первых укрепил в личную собственность всю свою землю и земли нескольких бедняков и сапожников, работавших в Москве, П.Т. – богатый крестьянин из деревни Усад, он первый и на отруб выделился, всего он выделил земли «к одному месту» более 20 десятин, при среднем наделе в 4-5 десятин. Никто не знал и не понимал, как это случилось. За ним потянулись другие: Моргачевы в Митине, Мясниковы в Слободке, Мушниковы в Морщихине, Быков в Теплинове, Лобанов в Огрызкове и многие другие почти во всех деревнях волости.
Деревенский мир как-то вдруг потерял свою власть и силу: попытки противиться укреплению в личную собственность наделов отдельными хозяевами ни к чему не вели, хозяева эти делали все без согласия общества и даже вопреки его воли. Начальство было на стороне укреплявших землю. Было ясно, что богачи разрушают общину, подрывают ее основание. Целью их было скупить землю у всех, кто был у них в кабале, и превратиться в помещиков. И что беднякам и не особенно устойчивым середнякам теперь землю в своих руках не удержать. А выдел хотя бы одного отруба из общественной земли вносил непоправимые разрушения в обиход общинного землевладения. Чересполосица нарушалась во всех полях, один отруб требовал передела всей общинной земли. А внутри общества деревни уже появились «чужие» семьи; землю у бедняков и «москвичей» покупали не только соседи, а и приезжие. Ждать от них подчинения воле мира было бессмысленно, для них этот мир в свою очередь был чужим.
Но это первое впечатление впоследствии сменилось другим. Сельская община оказалась гораздо более устойчивой, более жизненной, чем можно было предполагать. Деревенский мир был организмом, имевшим силы для самосохранения и приспособления к новым другим условиям существования. Столыпинщина не разрушала всего народа. И не могла уничтожить, ибо он (мир) был клеточкой организма его.
В нашей деревне были крайние бедняки: Петр Бабурин, Александр Хлестов, дядя Дмитрия Хлестова, два дома бобылей, но кулаков не было, богачи жили в Москве, имели сапожные мастерские с наемными рабочими, а в деревне хозяйство их было запущено. Преобладали середняки. И все были сапожники.
Постоянное упоминание в моем рассказе о сапожниках – рабочих с наделом или рабочих на дому, о сапожном промысле как о работе, доставлявшей средства к жизни семье мастера в этом промысле, может вызвать представление о большой пользе от этого мастерства, о заработке, вполне обеспечивавшем потребности крестьянина-сапожника, хотя бы и в ограниченном размере. Чтобы не создавать этого представления, представления ложного, я привожу некоторые фактические сведения о среднем заработке одной обычной семьи сапожника.
Один мастер мог изготовить из хозяйского товара 5-6 пар обуви (сапог) за две недели; до 1907 года получал по 60 копеек за пару, следовательно, этот мастер зарабатывал в месяц при постоянной работе 6-7 рублей; годовой заработок его, если исключить летние месяцы, равнялся, без вычетов и обсчетов, 55-60 рублей при семье в 5 человек – по 10-12 рублей на каждого в год, по 1 рублю в месяц. Нетрудно видеть, что этот заработок не обеспечивал семью ни одеждой, ни обувью, ни платой за квартиру, да и питание на 1 рубль в месяц должно было быть очень скудным, если бы все было покупное.
Семьи с двумя или тремя мастерами и подмастерьями и с учениками в их составе жили, конечно, лучше. Сапожники вдвоем или втроем зарабатывали и по 100, и по 150, и даже по 200 рублей в год (если хозяева выдавали «товару» без отказа), но такие семьи были редки, а те, которые были, имели женщин и детей во столько раз больше, во сколько раз больше было в них взрослых мужчин (мастеров). И чаще всего из этих семей и уходили в работу, в город, взрослые сыновья, а там они, за редкими исключениями, весь заработок тратили на себя.
Короче, без дохода от сельского хозяйства (натурального или денежного, все равно) мастер-сапожник не имел прожиточного минимума. Ни сельское хозяйство одно не кормило его, ни промысел не кормил, только то и другое вместе обеспечивало возможность кое-как сводить концы с концами, да и то не каждый год. А доход от сельского хозяйства? Может быть, он был не столь мизерным и при одном мастере-сапожнике. Доход этот можно представить только в продуктах: кроме льна наши крестьяне почти ничего не продавали (продавали скот на мясо, но – это особая статья). На две души земли посев составлял: ржи 9 пудов, урожай – 36 пудов, за вычетом семян на продовольствие – 27 пудов, по 5 пудов 16 фунтов муки на год, по 18 фунтов на месяц или по 1,5 фунта печеного хлеба на день, – это не так уж плохо, по 600 г на человека в день… для жителей города, а для деревни мало! Впроголодь!!! Дети съедали больше 2 фунтов в день каждый (с 5-6 лет). Картофеля было достаточно. Молока – не более чем на 9 месяцев в году, мяса – на полгода: зимой – посты, а летом хранить невозможно, поэтому даже и без особой необходимости лишний скот не резали дома, а продавали, а чаще продавали, чтобы выручить денег на уплату податей и на другие расходы (приданое дочери, пальто сыну и т.п.), своих круп не было. Вот почти и весь доход. Ясно, что этот доход служил дополнением к заработной плате сапожника.