Неизвестный солдат о себе и других
Часть 1. Из глубины жизни народной. Глава 2. Война и революция. 1904-1907 гг.
Наша политическая работа среди крестьян и борьба против столыпинщины были чрезвычайно затруднены. В нашем распоряжении была только программа «муниципализации» земли, принятая 4-м съездом РСДРП. Другой программы не было. Программа сама по себе нелепая, а теперь, в разгар споров «на меже», вообще непроизносимая. Она заставляла нас поневоле молчать. Крестьяне, услышав о такой программе, без подстрекательства эсеров, издевавшихся над нами, усмотрели бы в ней несомненный подвох и в лучшем случае намяли бы нам бока, а в худшем – вопреки собственным настроениям, отправили бы в полицию.
Говоря по совести, в наших беседах с крестьянами мы занимались разъяснением требований, объявленных трудовиками в Государственной думе. Недаром В.И. Ленин, как мы узнали уже после революции 1917 года, признавал эти требования трудовиков удовлетворительными. Но мы с горечью признавали, что нас не слушают, или слушают, не видя разницы между нами и местными трудовиками. Мы чувствовали, что массы повертываются к эсерам, что инициатива и руководство в крестьянском движении уходит от нас, что деревенские эсеры начинают приобретать доверие даже среди сапожников.
Платформа трудовиков была опубликована в речах депутатов Думы газетами. А мы никаких листовок, никаких указаний из центра не имели. Москва или молчала, или ее листовки не доходили до нас, в Кимрах социал-демократы прекратили работу полностью.
Даже Кулаков начал думать, что места для нашей работы в деревне при таком ходе событий, пожалуй, и не останется. Это было серьезной ошибкой; поверхностный и несерьезный успех эсеров на почве увлечения сапожников землей, увлечения кратковременного и неглубокого, мы переоценили сверх всякой меры. У нас не хватало широты кругозора и опыта деятельности в больших исторических масштабах.
Эсеры исполнили свое обещание «пустить «красного петуха» в усадьбы помещиков, чтобы выкурить их из деревни».
С 1910 года в наших деревнях начались события, поражавшие своею странностью: в конце лета почти каждую ночь то здесь, то там поднималось зарево. Крестьяне, взрослые и дети, собирались кучками, смотрели на пожар (издали), тихо переговаривались, пытались угадать, где и что горит, но бежать на место пожара, тащить пожарную трубу, как это делалось обычно, как требовал обычай, никто из взрослых не спешил. Чаще всего к тушению этих пожаров жители деревень относились весьма равнодушно. Горели сараи, набитые сеном, амбары с хлебом, гумна и риги, скирды снопов, стога сена, в усадьбах помещиков и вокруг них.
Чувствовалось, что при всей кажущейся стихийности и случайности пожаров, они возникали по какой-то сознательно действующей и сознательно направленной воле: кто-то неуловимый и присутствующий повсюду решил исполнить и исполняет свое намерение с какой-то определенной целью, кто-то сознательно и упорно стремится «выкурить» помещиков из их усадеб, кто-то пустил против них старинное мужицкое оружие – «красного петуха» и надеется на успех этого предприятия.
«Красный петух» в деревне, сплошь деревянной, исстари почитался самым радикальным средством мести, нападения, устрашения.
Земский начальник и становой пристав в сопровождении урядника и стражников разъезжали по усадьбам, пострадавшим от пожаров, принимали все меры к розыску и наказанию виновных в поджогах. И не находили.
Их беспомощность возмущала… представителей частных страховых обществ и нашего земского страхового агента. Последний открыто бранился: «Какие-то идиоты взялись во что бы то ни стало и самыми крайними средствами поправить дела помещиков; жгут все, что застраховано по самым высоким ставкам страхового вознаграждения. Помещики очень рады, конечно, тому, что, например, старая, гнилая постройка, которую нельзя было продать, приносит благодаря пожару значительный доход чистыми деньгами; или не могут быть недовольны, когда сгорел хлеб в амбаре, на риге, в копнах и т.д., ведь хлеб-то этот нужно было везти и продавать где-то и по цене пока неизвестной, а за сгоревший хлеб они, помещики, без всяких хлопот получают деньги по высокой цене у себя дома».
Стали распространяться слухи, что некоторые помещики сами под шумок жгут свои хозяйственные постройки, скирды и копны хлеба, стога сена и прочее имущество, а охраняют от пожара только жилые помещения. Им начали подражать и некоторые кулаки. При тех же обстоятельствах сгорела мельница в с.Ильинском.
Между прочим, пожар на мельнице в Ильинском можно было бы потушить в самом начале, если бы у входа в помещение не стояла и не горела кадка, наполовину наполненная дегтем. Умышленный поджог со стороны хозяина был совершенно очевиден, но урядник не нашел нужным составить протокол. Мельник в скором времени выстроил новую мельницу на полученные от страхового агентства деньги.
В 1913 году пожары в помещичьих усадьбах вошли в «норму», потеряли массовый характер. Может быть, и потому, что все «выгодное» уже было подожжено и сгорело.
«Красный петух» потерял свою силу и былое значение. Нелепость политической борьбы в этой форме стала понятной, наконец, и эсерам.