Неизвестный солдат о себе и других
Часть 1. Из глубины жизни народной
Глава 1. Один из множества великого
Продолжение.
Однажды, когда мне было лет шесть, отец задержался дома до поздней осени, до окончания молотьбы ржи и овса. В работу в Москву отправляли его уже по первому снегу; начались морозы, но санного пути ещё не было. Мать заняла денег на дорогу у раскольницы Анны Михайловны, довольно зажиточной, ровно столько, сколько стоил билет по железной дороге от Савёлова до Москвы.
Провожать отца до Кимр взяли и меня; по-видимому, мать боялась ехать обратно домой одна ночью.
Выехали очень рано, затемно, лошадь была плохая, старая, истощенная, с большим отвислым брюхом и огромной нескладной головой на длинной шее почти без гривы. Она походила на одно из чудовищ из картины «страшного суда», принесённой Ефимом Стоянцевым из работы (плотник), фигурами которой нас пугали, когда мы проявляли непокорность старшим. Ехали на телеге, должно быть, с разными колёсами. Двигались медленно, как на пашне. Было холодно, тряско на мёрзлой дороге, покрытой замерзшими острыми буграми и следами от колес (околесинами), разные колёса не попадали в колею. Было невыносимо тряско, у меня начались перебои сердца, каждую минуту я готов был расплакаться, но терпел, переносил это мучение молча, отец обозлится – изобъёт мать.
А отец в рваном тулупе, бородатый, худой, с посинелым от холода лицом, неуклюжий и неловкий, правя лошадью, старался казаться незлым, но это ему не удавалось. Он то и дело вставал на колени на телеге, бил изо всей силы кнутом по спине и бокам лошади, а она мотала головой на длинной шее и тянула телегу по-старому, словно соху на пашне.
В Кимрах поставили лошадь на улице к привязи у чайной, дали сена, а самих нас отец повёл в чайную. Мать долго просила его не ходить в чайную, денег-то было только на билет, но отец не слушал, он всё лето хранил «берег», по его выражению, ещё московский гривенник для этого случая; он хотел непременно погреть нас «чайком». Дома-то мы пили «чай» из сушёной свёклы, а здесь – «настоящий»! В помещении, куда привёл нас отец, было много столов, за которыми сидели мужики и бабы, пили чай с блюдечек, наливая его из стаканов, а в стаканы наливали из белых больших и маленьких чайников; ели селёдки прямо из рук и домашние продукты. Было очень душно, воздух синел от махорочного дыма, все громко разговаривали и даже кричали, перекликались друг с другом через всё помещение. Так бывало и у нас в деревне на свадьбах. Мы тоже сели вокруг столика на прямые, очень неудобные стулья. Нам подали чай, мать достала из узелка ржаные лепёшки и картошку, разложила на столе. Чай показался мне отвратительным: в стакане была горячая мутная желтая вода… И кусочек сахару не соблазнял, но из уважения к отцу я старался пить чай. Пил и обжигался до слёз.
И тут случилось великое несчастие. Безмерная строгость отца не вызывала у меня любви к нему, я боялся его, но она заставила относиться к нему с большим страхом и почитанием. Это внушалось мне и матерью, и тёткой: отца надо бояться, слушаться и уважать. В моих глазах он представлялся сильным и самостоятельным. Отец так озяб дорогой, что в тепле стал ещё синее, тулуп не снял, а руки у него дрожали. Он задел рукавом тулупа один из стаканов, стакан упал на пол, разбился. Мать и я пришли в ужас. Отец зачем-то нагнулся к полу, собирая осколки стакана. Подбежал служащий – «половой» по-тогдашнему, потребовал у отца деньги за разбитый стакан. Отец
сказал, что денег у него нет. Служащий размахнулся, хотел ударить отца, а тот встал на колени… Ни разу в жизни, ни до этого, ни после, я не испытывал такого унижения и за отца, и за себя, и за мать. Разве я мог представить себе человека, державшего всех нас в страхе и безусловном повиновении, самодержца и деспота, стоящим на коленях перед каким-то незнакомым и невзрачным мужиком. Это было невероятно! Но случилось ещё, пожалуй, более худшее. Служащий (Павел Базанов из села Ильинского, человек, как потом говорила мать, очень хороший) – ЗАПЛАКАЛ. Никогда я не видел мужиков, которые плакали бы в трезвом виде, а он был не пьян, как и отец, он не пил. Плакал человек в том же возрасте, что и отец, тоже бородатый…
«Ведь я такой же бедняк, как и ты, а ты детей моих оставил на целый день без хлеба»,– сказал он отцу. Мать протянула ему узелок с едой, но он не взял: «Хозяину-то я должен деньги отдать».
Мы ушли из чайной. Отец был очень расстроен, молчал, а мать была еле живая. Как мы доехали с матерью обратно, не помню. Мать недели две пролежала больная. Тетка ворчала: «Нечистый занес вас в чайную, какие бары выискались!»
На снимке: началась страда, крестьяне идут в поле убирать сено.