Неизвестный солдат о себе и других. Часть 2. Из глубины жизни народной. Продолжение
Приехали из Франции генерал и социалист. Они пришли в казармы 84 полка в сопровождении русских офицеров, а также меньшевиков и эсеров из Совета солдатских депутатов. Выступать им пришлось только перед солдатами и офицерами учебной команды нового состава (старый состав команды, угрожавший в феврале работницам штыками, был отправлен за пределы полка раньше, чем ушли маршевые роты на фронт), да перед новыми кадрами обучающих и слабосильной командой хозяйственной части.
Французский генерал говорил на плохом русском языке, очевидно, не подозревая этого. «У вас не быль большой пушка, ми дадим вам большой пушка, ни храбри зольдат, ви будет побеждать з большой пушка, ви победит з ваши дрзя, – ми и союзник…» Солдаты и офицеры слушали молча и без всякого интереса; слова генерала, а затем и социалиста о дружбе французов и англичан с нами – русскими решительно никого не прельщали, а когда французы потребовали немедленного наступления на фронте для спасения Вердена, а генерал начал покрикивать насчет исполнения обязательств по долгам царизма и всех военных обязательств, – послышался сильный шум и отдельные выкрики: «Хватит крови!.. Наступайте сами!.. Взыскивайте долги с Николая!».
Собрание было закрыто с поспешностью. Тех рабов, которых самодержавие продавало французским и английским империалистам за кредиты-займы и за долги, в свободной России уже не было. После собрания солдаты и наши офицеры говорили твердо и с полным сознанием собственного достоинства: – за интересы «союзников» воевать не будем, если война неизбежна, будем драться за свои – русские интересы!..
Примерно с таким же успехом французские агитаторы за войну до победного конца выступали и в Сергиевском народном доме; там, в ответ на выкрики солдат – наступайте сами! – французский генерал позволил себе оскорбительные заявления по адресу русского солдата и русского народа; слушатели с большим шумом оставили помещение до окончания собрания. В самом приезде этих незваных гостей, – непрошенных уполномоченных Атланты, – было что-то унизительное для народов нашей страны.
Во второй половине мая я покинул казармы 84 полка; команда военно-дорожных десятников формировалась в Спасских казармах на Сухаревке, – там предстояло мне прожить 3-4 месяца, – срок занятий на курсах.
До начала занятий на курсах военно-дорожных десятников ( «Военно-дорожные курсы Московского Комитета военно-технической помощи при Политехническом училище московских инженеров и педагогов» при 1-м батальоне 192 пехотного запасного полка) несколько дней я провел в деревне.
То, что увидел я в деревне (Тверская губерния, Кимрский район), вызывало серьезное недоумение. Там было тихо. Власть никого не интересовала, – прежде был старшина и два писаря на волость, и теперь был какой-то «председатель» и те же два писаря. Раньше был урядник, теперь – комиссар. Комиссар отличался, по рассказам солдаток, отличался от урядника только тем, что урядник был трезвый и взятки брал деньгами, а этот был постоянно пьян, а взятки брал самогоном, продуктами и платой за игру на биллиарде (в трактире, где он был завсегдатаем и принимал просителей).
Старшину кое-кто из крестьян побаивался и урядника тоже; председателя и комиссара никто не знал даже по фамилии и никто властью не признавал. Они были поставлены Временным правительством. Председатель, очевидно, был председателем волостного Совета, но Совет перестал собираться.
Народ жил без всякой власти, управлялся сходами по деревням и сельским обществам, о волости вспоминали только в случаях, когда нужна была какая-нибудь бумага или когда возникало судебное дело. Уезд никому не был нужен.
Помещиков пока не трогали, – и свою землю многие обрабатывать не имели возможности. Захватили помещичьи луга, этим и ограничились.
Сапожники-старики и оставленные «на обороне» шили сапоги для армии по нарядам Военно-промышленного комитета через кредитные товарищества, а женщины работали на полях и огородах. Очень плохо жилось солдаткам с детьми. Рост цен на все продукты свел на нет денежное пособие, а хлеба не хватало. Земля на отрубах не была засеяна и наполовину.
У многих дворов не было лошадей. В нашей волости большая часть лошадей была взята в армию еще в начале войны. Лишились лошадей и середняки. Купить другую лошадь вместо взятой было негде, да и не на что. В армию лошади забирались по «казенной цене».
Для многих семей наступали дни жестокого голода и нищеты. Бедняки начинали говорить о хлебе в амбарах помещиков, кулаков и в лавках-складах торговцев. Но пока что действовать было некому. У бедняков еще не было людей, способных поднять их на крестьянскую войну против кулаков и помещиков.
Однако, первое впечатление о полном затишье в деревне при более внимательном наблюдении, сменилось другим. Политическая жизнь крестьянства оказывалась очень сложной. Классовая борьба протекала в самой гуще масс народа при участии только одной партии левее кадет.
Эсеры стремились всеми способами захватывать общественные и казенные должности, везде и повсюду ставить своих сторонников и стремились закреплять свое влияние на все слои крестьянства путем повседневной агитации и пропаганды, насаждения по деревням своих организаций. В их среде оказались сыновья зажиточных хозяев, мельники-малобои, хозяйчики-сапожники, торговцы. Им сочувствовали бывшие сельские старосты, волостные судьи, члены правлений кредитных товариществ и потребительских обществ, дети помещиков, духовенство и даже некоторые из учительниц.