Я, Мария Захаровна Кутина, бывшая узница концлагеря, жительница оккупированной фашистами деревни на Орловщине, являясь живым свидетелем событий Великой Отечественной, хочу рассказать об этом потомкам… Чтобы наши дети знали правду о той страшной войне. И чтобы ее страницы и итоги никогда не были искажены и сфальсифицированы. В последнее же время появилось много желающих перевернуть историю – каждый в своих интересах. Ветеранов глубоко ранят подобные искажения реальных фактов, потому что мы помним, мы знаем, как это было на самом деле. И ценой каких страданий далась нам эта победа…ФАНТОМЫ ПРОШЛОГО
О том, что Орловско-Курская дуга стала одной из самых кровавых битв в истории Второй мировой, школьники знают по учебникам. А в моей памяти картинки из страшного детства до сих пор стоят перед глазами. И знаю уже, что давно мирное время, что в небе – только гражданская авиация, а все равно: летит самолет, и сжимается сердце. Такой вот сформировался инстинкт – ничем его не заглушишь. Жить нам с этим страхом, по-видимому, теперь до самой смерти. А еще со времен голодного детства такая осталась «странность» – и продуктов нынче много, и все, что угодно, купить можно, а… «супику хочется». Так мы говорили матери, когда пухли от голода, а она, бедная, бросит горсть ржаной муки в воду – вот еда. Детей мал мала меньше – семеро в нашей семье. У материной сестры на руках умерли от голода двое детей… Перед смертью они просили хлеба – тетка побежала по соседям, принесла им что-то, отдаленно похожее на хлеб, так они с этими кусочками во рту и умерли. И потом, когда нас уже угнали в концлагерь, заветные слова «супику хочется» стали несбыточным желанием и пределом земного счастья.. 70 лет прошло с тех пор, а этот животный, какой-то внутриутробный голод – сколько ни ешь – невозможно ничем утолить… Страшные воспоминания. Но начну по порядку.
«ЗА ОВЦУ»
Когда немцы пришли в наше село Березовец, местных жителей они из домов выгнали, домашнюю живность забрали, а крестьян согнали в одну небольшую избу. Там только стоя и можно было находиться. Спали по очереди, дети кричали от голода и страха. Помню, лежим мы ночью где-то под лавкой, а на ней стоят ведра с холодной водой. Кто-то толкнул ведра, и вся вода на нас – я хоть и маленькая была, а это запомнилось. О каких-то других эпизодах рассказывали уже мама и старшие сестры. Например, о том, что многие односельчане были повешены – почти на каждом дереве, а также на комбайнах висели мертвые. Наш родственник – Фомин Иван Пафнутьевич, папин брат – тоже не избежал этой страшной участи: его повесили, как мы говорим, «за овцу». Дело в том, что дядя Ваня долгое время берег для своей семьи одну плодовитую овечку, приносящую сразу по четыре ягненка. Однако когда в лесу организовался партизанский отряд, он отдал овечку партизанам. К несчастью, сосед увидел тропинку по снегу в лес и рассказал немцам… Перед смертью дядю Ваню водили по деревне с табличкой на груди «За саботаж против германской власти», а убивали на глазах жены и восьмерых детей. После этой расправы всю его семью вместе с детьми угнали в Германию, а нас, родственников, отправили в концлагерь как неблагонадежных…
КОНЦЛАГЕРЬ
Колонна с мирными жителями – немецкими пленниками – выглядел так: несколько подвод с людьми, потом – вражеская пушка, потом опять телеги и пушка. Дорога проходила недалеко от линии фронта: бомбежка, взрывы, огонь. Мертвые, раненые вокруг: кто кричит, кто стонет… Но мы уцелели. Не кушали при этом, правда, несколько дней. Обессилили, лежим на дровнях, а снег падает на лица детей и даже не тает. Мама говорит: подошел немец к моей сестре Тане, а ей было 4,5 года, стряхнул с лица снег и дал конфетку…
И вот мы прибыли на конечный пункт – в лагерь «Резекне», что находился в Прибалтике. Сразу по приезду всех нас раздели догола – одежду забрали на обработку, так как немцы очень боялись заразиться тифом. И что запомнилось: стою я, малышка трехлетняя, от страха пытаюсь ухватиться за мамину лодыжку, но никак не могу взяться – рука соскальзывает, и я падаю на землю. И так продолжается почему-то очень долго… Потом помню огромные деревянные ворота. Это был вход в лагерь, за ним – бараки с многоярусными нарами. На одну семью приходилось площадка размером
2 х 1,2 метра. Нас было восемь человек: отец с матерью и шестеро детей – старшему ребенку 11 лет, младшему – 2 месяца. Разместиться всем на нарах можно было только сидя. По сравнению с другими людьми, которые тоже оказались в «Резекне», можно сказать, что нашей семье повезло: нары у нас были лишь третьими от входа, поэтому был приток свежего воздуха. Это обстоятельство, видимо, спасло нам жизнь… Многие люди умирали, задыхаясь от нечистот. А все потому, что туалетов в бараках не было, и естественные надобности приходилось отправлять рядом с нарами, а иногда и на них. Запах и смрад стояли невообразимые, и люди теряли сознание. При этом их – не разбирая, кто живой, кто мертвый – сваливали в яму для трупов… Мама говорит, что многие погибали от голода, а она своим детям смазывала рты грудным молоком (она ведь кормила 2-месячного малыша), потому что губы сильно трескались от жажды. У нашего 1,5-годовалого братика немцы периодически брали кровь – говорят, что для переливания офицерам… Почему-то для этого годилась только кровь маленьких мальчиков.
В таких условиях мы продержались один год и шесть месяцев – до того момента, когда советские войска начали освобождать Прибалтику.
ДЕДУШКА-ЛАТЫШ
Вынужденные оставлять занятые территории, фашисты выгнали нас, узников концлагеря, на какой-то тракт и там оставили. Подходили жители окрестных деревень, приглашали людей к себе, давали им кров и хлеб – но в первую очередь, конечно, разбирали тех, кто мог работать – помогать по хозяйству. А нас никто не взял, ведь детей в семье было слишком много. Мама рассказывала: стоят они на обочине дороги, и вдруг (наверное, от свежего воздуха) мы, малыши, потеряли сознание. Лежим на снегу, мама убивается от горя, потому что подумала, что мы умерли. И вот глубокой ночью подъехал на дровнях какой-то дедушка-латыш и отвез всех в маленькую кривую баньку. Там нас мама отогрела, вскипятила воды, и мы пришли в себя. Однако на этом мытарства семьи не кончились… Немцы, отступая, снова погнали всех в путь, прикрываясь мирными жителями от ударов советской авиации. И вот через некоторое время колонна пленников оказалась в огненном котле: и позади грохот-пламя, и впереди – тоже. Это был настоящий ад: казалось, земля сошлась с небом. Спасение пришло лишь вместе с советскими войсками, которые наконец-то прорвали фронт…
Заключительным этапом нашего смертоносного путешествия по Прибалтике стала отправка в товарных вагонах на родину – в Орловскую область. И пусть от измождения многие за дорогу не раз теряли сознание, все равно это был счастливый путь – потому что домой…
ЖИЛИ В ЯМЕ
Прибыли на место… а дома нет. Его, как и многие другие, разобрали на блиндажи. Что делать, где жить? Стали жить в яме. В самой настоящей – в воронке от фугаса. Сверху настелили какие-то палки, солому – вот и получилась времянка. Вообще-то отец наш был плотником, и до войны у нас был один из самых больших домов в селе (его даже немцы под штаб заняли). Отца на фронт не взяли, так как он был инвалидом со времен финской. Конечно, подорванное здоровье сильно сократило его жизнь – отец умер в возрасте 43 лет, в 1945 году. А тогда, в 44-м, пришлось ему из каких-то досочек, старых шпал, смастерить маленькую избушку – в ней мы потом все вместе и жили. После смерти отца матери пришлось одной поднимать семерых детей.
ЕХАЛИ ПО ТРУПАМ
Однако не разоренные дома запомнились нам, детям, больше всего, а то, что вся округа была буквально усыпана трупами. Они так и лежали в затылок друг другу – по три, по пять человек рядом, словно косой выкошенные. По ним мы даже переходили речку Неручь, когда возвращались из лагеря. Тела убитых служили переправой (мосты-то были разрушены), а вода в реке была бурой от крови. Трупы начинали разлагаться, и их надо было срочно хоронить. Но могил при этом, в основном, не рыли – мертвых просто сверху присыпали землей. Тех же, кто лежал на сельских улицах, закапывали на месте гибели. Помню, что наши соседи Фомины прямо под окнами своего дома вырыли могилу для молодого убитого парня по фамилии Иванов. А сколько таких «Ивановых» лежат в окрестностях нашего села – не счесть. Бывало, выйдешь в поле, а там островками рожь колосится – на местах захоронений она была особенно высокая, зеленая и сочная. Насколько глаз хватает – везде эти бугорки. Так и наши сельчане лежат, наверное, безымянные где-то в лесах и полях, сложив свои головы в той страшной войне. Немногие земляки вернулись в Березовец в мае 45-го – буквально единицы. В нашей семье, например, без вести пропали три маминых родных брата.
…И САПОГИ ТОРЧАТ
В воспоминаниях о своем послевоенном детстве в памяти моей сестры Тани засел следующий эпизод. Бегали они с ребятами как-то по селу, и вдруг рядом с ними земля на пригорке обсыпается, а оттуда – сапоги торчат. А то, бывает, пойдут дети в лес за ягодами, и вдруг под каким-нибудь кустом гимнастерка виднеется, подойдут ближе – а это уже мумия – скелет, обтянутый кожей… Кто эти павшие бойцы, откуда они родом?
Тяжело вспоминать всё это… А потому мы, оставшиеся в живых свидетели Великой Отечественной, умоляем человечество, чтобы мир на планете сохранялся любой ценой! Хуже войны ничего нет на свете, и она никогда не должна повториться!
На снимке: Мария Захаровна Кутина (справа) и ее старшая сестра Татьяна Захаровна Блохина – бывшие малолетние узницы концлагеря
Записала Ирина КУШМАТОВА